Хармон нашел обоз в полном порядке. Снайп с Луизой успели поторговать в отсутствие хозяина, и дезертир передал Хармону выручку. Вихоревы дети подскочили с расспросами к Полли – она успела полюбиться им за недолгое время знакомства. Доксет подкрался к Хармону с осторожным вопросом:
– Хозяин, как оно сложилось-то, заработали монетку?.. – и Хармон тут же понял, что оставленные Доксету четыре агатки тот уже благополучно пропил.
А Луиза со своей крестьянской обстоятельностью спросила:
– Почем вышла шерсть? Сколько вы прикупили? А мешки где – еще с корабля не сгрузились?
«Какая шерсть?» – чуть не брякнул Хармон, но тут вспомнил: а и вправду, шерсть! Каждую весну, бывая в Уэймаре, Хармон закупал пару пудов роскошной ориджинской овечьей шерсти, что доставлялась кораблями по Морю Льдов и Торрею. Она выходила почти вдвое дешевле против той, которую купцы Южного Пути везли сушей. Переправив овчину через озеро и проделав сотню миль на юг в телегах, Хармон продавал ее в Альмере и выручал на этом неизменный десяток елен. Но в этот раз он напрочь позабыл о шерстяной ярмарке!
Торговец непроизвольно потеребил Священный Предмет, спрятанный под кафтаном, и ответил Луизе:
– Ярмарка гнилая в этом году – на Севере овечий мор или что-то такое. Овчины мало, и вся дорогущая.
– Так, может, и следовало прикупить? – прицепилась Луиза. – Коли овцы дохнут, шерсть растет в цене. В Уэймаре подорожала вдвое, а в Альмере, глядишь, и втрое вырастет.
– Говорю же: мало ее, и гнилая какая-то. Всегда снежная, а теперь – серая, да с желтизной, как рубаха нестираная. В Альмере такая и даром не нужна. – И, заранее перебив дальнейшие расспросы, торговец добавил: – Но это не беда, я взял кое-что получше шерсти.
С тем он извлек на свет верительную грамоту с графской печатью. Люди сунулись поглядеть. Памятуя о том, что Джоакин пусть и скверно, но умеет читать, Хармон лишь махнул бумагой перед его носом, зато Вихорю с Луизой и Снайпом дал изучить ее как следует. Они все равно ни слова не поймут, но рассмотрят печать и сообразят, что дело важное. Так и вышло: все трое уважительно покивали и перевели на хозяина вопросительные взгляды.
– Граф поручил мне продать кое-какую земельку, – сказал торговец. – В Южном Пути есть несколько охотников до нее, а эта вот бумаженция – грамота на владение. Продадим ее – хорошо заработаем. Дело пахнет десятком-другим золотых.
– Землей, значит, теперь торгуем… Лордикам помогаем… – проворчал Снайп и посмотрел хмуро, исподлобья.
Он терпеть не мог лордов-землевладельцев. Один из этой породы несколько лет держал Снайпа в войске, не отпуская домой к жене и малым детям. А позже, когда Снайп сбежал, лорд отнял у его жены две трети надела: без мужа, мол, ты и треть не возделаешь, а коли муж вернется – все равно повесим, так что земля, мол, тебе теперь без надобности.
– Только один раз, – примирительно молвил Хармон. – Ты же видел, как оно: граф меня личным письмом вызвал, не мог же я отказать! Да и деньги ему нужны на благое дело.
– Это какое же? – сверкнул глазом Снайп. В благие дела, творимые лордами, он не верил.
– Жена у него… – начал Хармон и понял, что про невестин выкуп говорить-то как раз не стоит. – Леди Иона желает открыть госпиталь, помогать увечным и хворым. Вот на это денежки и понадобились.
– Добрая душа, – сказала Луиза, Вихорь кивнул.
Джоакин тоже согласился, хотя и покривил губы. Один Снайп недоверчиво покачал головой. Спорить он не стал, но видно было, что чует подвох в словах хозяина. Ну и пусть себе, решил Хармон. Не веришь – так не верь. Правда все равно настолько диковинна, что ты ее в жизни не угадаешь!
Вскоре обоз тронулся в путь.
Городок мало чем был примечателен. Протискиваясь его улочками, Хармон видел все, что обыкновенно увидишь в небольших городках. Очередь у колодца галдит и хихикает, добрая половина ее – дети. Толстая женщина ведет по улице худосочного мужичка, щедро награждая его тумаками. Он, похоже, пьян в стельку: то и дело спотыкается, и жене приходится ловить его за шиворот. Двое подмастерьев спешат куда-то с увесистыми котомками за плечами, но все же находят время задержаться и поглазеть на мрачного старикана, прикованного к позорному столбу. На церковной паперти несколько нищих просят милостыню: у одного сухая рука, у другого – следы пчелиной напасти на лице, его сторонятся. Над переулком полощется на ветру выстиранное белье; две соседки – носатая старуха и веснушчатая молодка – неторопливо бранятся, высунувшись в раскрытые окна. На мосту, у бочки уличного торговца пивом, собралась кучка горожан, кто-то возмущается – видать, пиво жидковато… Словом, обычная жизнь, обычные люди, да только глядел на все это Хармон другими глазами. Еще совсем недавно ровнял бы себя с этими людьми: он лишь половчее слегка, а так – такой же, ничем не особенный. Но теперь Хармон смотрел на мещан словно бы со стороны и сверху, как будто из окна верхнего этажа собственного дома. А вот, кстати,