И в этот момент раздался вой сирен.
Я сразу понял, что это за мной, – никого, кроме меня, в целой округе не было. Словно кадр из дешевого боевика, вздымая пыль, ко мне подъехал полицейский пикап, из которого «десантировались» офицер и двое солдат с автоматами. Лица у всех троих были такие хмурые, будто я укокошил их армейского пса.
– Это вы снимаете? – отрывисто рявкнул офицер.
– Да, я. Вот, пожалуйста, разрешение на съемку, – я говорил без опасений, потому что знал, что ничего не нарушил. Но мой водитель, который перевел ответ на фарси, при виде вооруженных военных начал заметно паниковать. В тот момент я впервые будто кожей почувствовал – этот человек мне не помощник.
– Почему вы снимаете полицейский участок? – продолжил офицер.
– Я не снимаю полицейский участок. Я вообще не знаю, где он находится. Я снимаю руины и пейзажи. Вот – посмотрите кадры, – я пытался максимально спокойно и уверенно отвечать.
Началась возня. Офицер куда-то звонил, что-то уточнял у моего водителя, снова звонил, смотрел кадры с дрона. Я тем временем укрылся от палящего солнца в машине водителя. После часа напряженных диалогов решил связаться с посольством Украины. Было воскресенье, но в Иране этот день не выходной, и в посольстве подняли трубку. Лично консул, выслушав ситуацию, дал уверенный ответ: «Если есть разрешение – все законно. Все должно быть хорошо». Но потом добавил: «Разве только они захотят поиграть в политику. Держите нас в курсе».
И буквально сразу после окончания разговора я увидел лицо своего водителя с выпученными и полными ужаса глазами.
– Это все, это конец! – обреченно заскулил он. – Офицер приказывает ехать в участок.
Тогда я даже ухмыльнулся, потому что еще не понимал причин его паники. Всю дорогу водитель дергался, ерзал, заламывал руки и причитал.
– О Аллах, что же теперь с нами будет, – он твердил эту мантру как заведенный.
– Послушай, – я старался говорить спокойно и воззвать к его здравому смыслу, – у меня есть разрешение на съемку дроном в Иране, я его официально оформил. Тем более что ничего запрещенного в кадрах нет – ты же видел. Запрещающих знаков не было. И ты же сам говорил мне, что здесь можно снимать.
– Я? Когда? Нет! Я такого не говорил, excuse me, не-е-ет!
Осознание того, что он потопит меня при первой же возможности, пришло молниеносно. Оставшись совершенно один, без союзников, даже без надежного переводчика, рассчитывать я мог только на себя.
В полицейском участке у меня сразу отобрали паспорт, но еще разрешали звонить в посольство. Консул долго бодался на фарси с копами и таки помог вернуть паспорт. Но все это оказалось лишь прелюдией, всего-навсего кругами вокруг жертвы, которые делает акула, перед тем как провести решающую атаку.
За почти семь часов, проведенных в полицейском участке, меня не слушали, не видели, не понимали