Эпидемия. Павел Кремер

на стене. Квартира была разделена на много маленьких, средних и больших комнат, в которых и проживали жильцы. В кухне, ванной и туалете у каждой семьи была своя лампочка, которую каждый жилец включал и выключал своим собственным выключателем. В кухне находились четыре газовые плиты, по две конфорки на каждую семью. Все жильцы были очень вежливы и корректны в обращении друг с другом. По-видимому, кроме обычной ленинградской вежливости, проявлялись еще взаимозависимость и практицизм. При плохих отношениях с соседями вероятность того, что тебя обругают, если ты забыл ключ и позвонил в чужой звонок, или не позовут к телефону, когда тебе звонят, была гораздо больше. Все мы, а было нас четверо (я, мама, брат и бабушка), жили в одной относительно большой комнате с одним большим окном на одну маленькую мамину зарплату. В этой комнате прошли мои детство и юношество. Моя мама работала инженером и зарабатывала 120 рублей. Бабушка не получала вообще никаких денег. Она считалась иждивенкой и раньше всегда жила на дедушкину зарплату. Она выполняла всю домашнюю работу, когда дедушка был жив и когда он умер. Дедушка до войны был большим начальником и настоящим коммунистом. Когда началась война, он был болен язвой желудка и у него была бронь. Тем не менее он пошел добровольцем на фронт и там погиб в первый же год войны. За него бабушке никаких денег не полагалось.

      Осталось рассказать только о моих папе и брате. Папа умер от инфаркта в возрасте 33 лет. Я его не помню, мне тогда было 5 лет. За папу мы тоже не получали никаких денег. Мы жили очень бедно, намного беднее, чем средняя советская семья, со всеми вытекающими из этого последствиями. Мой брат был старше меня на один год. В детстве мы с ним не ладили и часто дрались. Он был сильнее меня, и мне доставалось больше. Тогда мне казалось, а может быть, так оно и было, что он, пользуясь своим первородством и тем, что он сильнее меня, забирал у меня то, что, как я считал, должно было принадлежать мне. Это было несправедливо, и я до конца боролся за свои права. Я часто был зол на него и первым начинал драку, хотя заранее знал, что мне попадет больше, если мама не вступится за меня. Мама, так как я был младшим, конечно, была на моей стороне и всегда заступалась. После драки мы мирились, и на какое-то время у нас наступал мир. Национальное сознание проснулось у моего брата раньше, чем у меня. Он начал говорить об Израиле в то время, когда я даже стеснялся произнести это слово. У него появились друзья-евреи, с которыми он познакомился около синагоги, где собиралась еврейская молодежь, во время праздника Пурим. Я помню, как однажды он пришел домой и сказал, что мы победили. Я не понял, кто мы и кого. Оказалось, что маленький Израиль победил целые полчища арабов, которые все вместе напали на него и хотели уничтожить. И, несмотря на то что Советский Союз был на стороне арабов, израильские евреи оказались сильнее. Он рассказывал с воодушевлением и горящими глазами, какими смелыми были израильские солдаты и как отважно они воевали. У него была фотография израильских солдат. Это были молодые и красивые ребята и девушки с оружием в руках, которые смеялись и радовались победе. В этот момент