Староват я, что ли, становлюсь – всего-то вторая ночь без сна, а глаза как табаком запорошило. Посудину велеть вынести и протопить… Да, курятину вынести на холод.
В коридорном повороте больные мои глаза ослепил высоко поднятый фонарь, и чуть не уронил я ее – курятину, и за спиной у меня истерически затворы залязгали:
– Стой! Кто идет?! – орет караульщик на весь этаж, ты поди мне еще адмирала разбуди, живо узнаешь, где раки зимуют, поворачиваюсь к голосистому и внятно ему объясняю, куда он может сейчас же отправиться, если до сих пор не уяснил, кто у нас в тюрьме по ночам с фонарем может бегать! Какой Диоген. В юбке… Пухленькая, складненькая, в высокой старомодной прическе, с оренбургским платком на плечах…
Княгиней Ольгой философа зовут…
– Благодарю, ребята, – подходит к нам эта древлянская победительница, наконец-то фонарь опустив, догадалась, слава те, а то уж у меня слезы сочатся… Так, где мой платок?.. Тьфу, в крошках, бутерброды я в него заворачивал. Караул польщенно приклады в пол – тихонечко, знают мою натуру, а голосистый даже плечи расправил и улыбается.
– Как адмирал, Самуил? – тихо выговорила генеральша. Такой у нее голос был – моя злость за ночное хождение с фонарем потекла как сосулька под солнцем.
– Спит он, Мария Александровна! – отвечаю – Не беспокойтесь… И поужинал хорошо, – показываю котелок – и хорошо заснул. Пойдемте, – беру Гришину под руку и иду с нею обратно в этот коридорный аппендикс, к угловой адмиральской камере. За спиною, как водится, шепот – горячий и спорящий. Потому как за десять дней уже все голову сломали, на какой стадии находятся у председателя губчека с генеральской вдовой отношения, вот оно дело какое, товарищи! А с чего голову тут портить, посудите сами: вдовья у нее судьба, у Марии Гришиной, и я вдовец, да минует вас Бог от этого, дорогие мои потомки, вот втихомолку жалеем мы с ней друг дружку… Словами добрыми жалеем, а вы чем думали?..
В камеру она вошла на цыпочках, а перед тем фонарь прикрутила, мне сунула. Глаза у нее – сущая кошка! И сама полная, круглоплечая такая, эх мама-мама… К Колчаку наклонилась, послушала как дышит, всю постель ему ощупала, в подушки кулачком потыкала, перину ладошкой помяла, одеяло пальчиками потерла – он и не ворохнулся, сердечный, намаялся, спал крепко и храпануть даже как положено пробовал, только вместо храпа стон получался – подоткнула аккуратно одеяло и подходит ко мне, разведя руками:
– Ну ты, Самуил, – смех облегченный сдерживает – кудесник, право слово, жаль – большевистский!
– Стараемся помаленьку, – расплываюсь в улыбке. А она меня за руку хвать, и что делать, потопал я как телок за коровой.
– Иди-иди, – Мария ворчит – лица на тебе нет, увидела – испугалась, что с адмиралом! Жрать небось хочешь, накормлю сейчас.
Э, миланка, что же ты так подставляешься, или меня не знаешь…
– Жрать?.. О, мадам, не позволите ли мне задать вам пикантный вопрос… – перехожу я на парижскую пулеметную скороговорку, Марии так в жизни язычок не свернуть, дворяне русские