– Высшее, что есть в жизни, – сказал доктор Блум, – это когда твои стихи переводят на китайский, а еще выше – когда ты превращаешься в лягушку.
Отлично сказано, но я слишком на него злилась, чтобы улыбнуться. И вообще, я ненавижу животных. Правда. Всех животных.
– Если ты так ценишь правду, – предложил доктор Блум, – попробуй хотя бы один день не врать.
– В смысле?
– В прямом. Просто попробуй.
– Я и так не вру.
– Ты влюблена?
– Нет.
– А в Дилана?
Блин! О Дилане я сама рассказала доктору Блуму на одной из первых встреч. Довольно много всего. Уверена, что Дилан перевернулся бы в могиле, услышав мое «нет». Или со злости взвился бы пепельным смерчем в урне. Если бы, конечно, был мертвый. Но он пока не умер. Насколько я знаю. В смысле, любой человек, которого ты не видишь и не слышишь прямо сейчас, может оказаться умершим. Я вдруг ужасно испугалась: вдруг Дилан и правда уже все?
– Упрощу тебе задачу, – сказал доктор Блум, – если соврешь меньше трех раз за день, можешь снова взяться за книжку. По рукам?
– Значит, соврать два раза за день можно?
– Вообще не врать невозможно, это бесчеловечно.
Ну ладно.
С утра я сразу начала говорить правду. Встала, посмотрелась в зеркало и сказала:
– Ну и рожа!
Хорошее начало. Мама спросила из своей комнаты, проснулась ли я.
– Да!
Отлично!
– Хочешь ко мне заглянуть?
– Нет!
Тоже честно.
– Ну пожалуйста!
– Ладно.
Это я сказала неохотно, но не соврала.
Я вошла к ней в комнату, она стояла перед зеркалом в шортах, которые были ей явно малы.
– Как я в них, Салли Мо?
– Классно.
Вот и первый раз. Через пять минут после того, как встала с постели. Затем, когда в кемпинге появились Дилан со своей мамой. «Здорово!» Второй. Может быть, надо было честно сказать, что маму Дилана я ненавижу еще сильнее, чем свою? Впрочем, самая ужасная сука – это мама Донни и Бейтела. «Все в порядке, Салли Мо?» – «Все отлично, Дилан!» Третий раз. Вот и все. Или я должна была сказать, что он поганец, потому что год не подавал признаков жизни? Но я так счастлива, что с ним все в порядке!
Все, что я тут пишу, – чистая правда. А все, что я сегодня сказала, было ложью. Теперь посмотрим, как получится с возвышенным.
– Умереть.
– Не родиться.
– Если ты умер, то ты хотя бы сколько-то пожил, – сказал Дилан.
– Если ты не родился, то ты еще можешь родиться, – сказала я.
– А если умер – не можешь, что ли? – спросил Дилан. – Взять да родиться еще раз?
Это у нас такая игра – «Что хуже». Мы играем в нее уже лет пять. С ней у нас есть о чем размышлять те пятьдесят недель, что мы не видимся. В прошлом году мы расстались на вопросе «Что хуже – умереть или не родиться?». Есть о чем подумать. До этого мы обсуждали вопрос «Впасть в летаргический сон и