Голова уже вовсю кружилась. Всю дорогу я дергалась из-за замшевой куртки, пахнущей ландышами, и сама же над собой смеялась – куртки испугалась, как в книжках Доктора Сьюза![10] Даже тот самый поворот к коттеджу, где встретили меня в первый день Фрэнк и Сэм, меня не отрезвил.
Дорога была немощеная, ухабистая. Увитые плющом деревья казались бесформенными, ветки хлестали по бортам машины, лезли в окно; и вот завиднелись кованые железные ворота – в хлопьях ржавчины, покосившиеся, точно подвыпили. Каменные стойки наполовину скрывал одичалый боярышник.
– Сюда, – сказала я.
Фрэнк кивнул и повернул, и перед нами открылась длинная широкая аллея, обрамленная цветущими вишнями.
– Мать вашу! – не удержалась я. – А я-то сомневалась! А можно я пронесу туда Сэма в чемодане, и будем там жить-поживать до конца наших дней?
– Успокойся, – буркнул Фрэнк. – Когда мы очутимся у порога, лицо у тебя должно быть равнодушное. Да и в доме пока бардак, так что угомонись.
– Ты же говорил, его отремонтировали. Я рассчитываю на кашемировые шторы, а в спальне – на букет белых роз, или накатаю жалобу агенту по недвижимости.
– Я сказал, что ремонт в разгаре. Я не говорил, что они волшебники.
За небольшим поворотом открылась просторная полукруглая площадка, где сквозь гальку пробивались трава и ромашки, и я впервые увидела усадьбу “Боярышник”. Фотографии сильно уступали оригиналу. Георгианских домов в Дублине полно, многие переделаны в офисные здания, безобразные лампы дневного света уродуют их облик, но “Боярышник” – совсем другое дело, он так удачно вписывался в пейзаж, будто был здесь всегда: сзади – горы, впереди – живописный вид на Уиклоу, с одной стороны – светлый полукруг подъездной площадки, с другой – туманные темно-зеленые холмы, а между ними дом, как драгоценный камень в раскрытой ладони.
Сэм коротко, судорожно вздохнул.
– Дом, милый дом, – сказал Фрэнк и выключил радио.
Они ждали меня на крыльце, выстроившись рядком на верхней ступеньке. Я до сих пор мысленно вижу их такими – в позолоте заката, каждая складка одежды и каждая черточка до боли отчетливы и совершенны. Раф привалился к перилам, руки в карманах джинсов; Эбби посередине, привстав на цыпочки, вглядывается вдаль из-под руки; Джастин – прямой, руки заложены за спину. А позади, между колонн, – Дэниэл, смотрит вверх, стекла очков поблескивают на солнце.
Когда Фрэнк затормозил возле дома, шурша галькой, ни один не шелохнулся – застыли, точно фигуры на средневековом барельефе, загадочные, исполненные достоинства и сокровенного смысла. Лишь юбка Эбби порывисто трепетала на ветру.
Фрэнк глянул на меня через плечо:
– Готова?
– Да.
– Умница. Удачи. Ну а мы поедем.
Он выбрался из машины, достал из багажника мой чемодан.
– Береги себя, – сказал Сэм. На меня он не смотрел. – Я тебя люблю.
– Скоро вернусь, –