Только на Милаву он смотрел более осмысленно, чем на других. Но и Милава не осмеливалась расспрашивать его о том, что с ним случилось за эту короткую ночь. Может быть, потому, что лучше других догадывалась, что он испытал. Березовый смех, услышанный в роще, преследовал ее и здесь, тихо всплескивался в ушах. Кто-то все время хотел напомнить о себе – та, что не знает людских горестей и веселится все время, что ей дано провести на земле.
Ночью Милава долго не могла заснуть. Мысли о Брезе и тревога за него не давали ей покоя. Березовый дух подменил его, отнял у него силу, веселость, ясность рассудка, он снова стал почти таким, как в первые дни после смерти Горлинки. Только тогда в его душе чередовались яростные приступы отчаяния и тусклое безразличие к собственной опустевшей жизни. А теперь в нем оставалось только безразличие, и это было страшнее отчаяния.
Но тогда он был в семье, и родичи могли если не облегчить его горе, то хотя бы держать его на глазах. А не видя брата, Милава беспокоилась о нем гораздо сильнее. Хоть на миг ей хотелось оказаться с ним, убедиться, что с ним не случилось ничего дурного.
Изба была полна запахом полыни и сонным дыханием родичей, из угла, где лежала Елова, не доносилось ни звука. Осторожно Милава соскользнула с лавки и выбралась наружу. Порчи она не боялась – не могла поверить, что родной брат может ей чем-то навредить. Елове легко говорить, она совсем не знает, что это такое – любить. Может быть, потому она так и сильна.
На крыльце в лицо Милаве пахнула свежесть ночи, было тепло, двор был залит лунным светом, чистым и ярким, – солнцем умерших. И сразу она увидела Брезя – он сидел на пороге своей клети, опираясь локтями о колени, лицо его было спокойным и ясным, как прежде, только грустным. Таким Милава видела его в конце зимы и весной, когда первые приступы горя от смерти Горлинки поутихли. Подумав о том времени, Милава вдруг сообразила – ведь весной, во время оживания всей природы, оживают и души умерших, бродят по земле. И Горлинка тоже могла вернуться ненадолго, взглянуть на те места, где жила, на тех людей, которых любила. Тогда ничего страшного не случилось – от добрых духов не бывает вреда. Странно, но сейчас Милава уже совсем не боялась, лучи лунного света показались ей теплыми, ласковыми. Она хотела сразу подойти к Брезю, но при мысли о Горлинке не решилась – слишком ясно ей вспомнились дни поминальных пирогов, когда сердце ее переворачивалось от жалости, когда она так хотела утешить брата, но знала, что не сможет.
Две березки, стоявшие в углу двора, были облиты лунным светом, на них можно было разглядеть каждый листочек. Они тихо покачивали ветвями, хотя ветра не было, свежая листва мягко шуршала, и вдруг из этого шороха возник тихий лукавый смех. Одна из березок – ее, Милавы, белая сестра – вдруг высоко подняла ветви, как птица крылья, опустила их и сошла с места. От ствола отделилась легкая светлая тень – девушка, ростом не выше самой