И все же папа прилагал некоторые усилия, чтобы сократить пропасть, растущую между ним и мамой. Устроил ее в вечернюю школу, чтобы она сдала специальный экзамен для лиц на самообучении. Мама много лет с перебоями посещала вечернюю школу, но ни одного экзамена сдать так и не смогла. Только после моего рождения она бросила учебу и наконец-то вздохнула свободно. Но теперь мама решила, что я – ее спасение, талисман, который принесет ей счастье. Какая досадная ошибка. Когда я пошла в начальную школу, мама иногда брала полистать мои новенькие учебники и говорила, что даже спустя столько лет все равно видит кошмары про экзамены. А еще про аборты. Пока папа учился в университете, она сделала два аборта, чтобы он мог спокойно закончить курс. Я ей очень сочувствовала, мне казалось, что любой из тех детей был бы лучше меня. Может быть, в двух оплодотворенных яйцеклетках, которые из нее выскребли, оставалась еще хоть капля папиной любви.
С самого раннего детства я понимала, что папа маму не любит. Что они живут вместе просто потому, что женаты. Я догадывалась, что брак – это нечто вроде нашей школьной формы: сидит плохо, а все равно надо носить. Подрастая, я научилась оценивать маму папиными глазами, узнавать деревенские приметы, которые из нее было не вытравить, – порой мама забывала почистить зубы, умывшись, никогда не вытирала лицо полотенцем, плохо разбиралась в посуде и могла налить лимонад в пиалу, а тушеное мясо вывалить в тазик для умывания. Ей не нравилось зажигать свет, ей вообще не нужно было столько света, сколько обычно жгут в городе. И ела она тоже по-другому: иногда сметала еду, даже не отходя от плиты, тут же споласкивала чашку, и вид у нее был такой, будто она сбросила с плеч тяжкое бремя. Еще маму отличала чрезмерная бережливость. Она складывала в мешок сеточки, в каких продают яблоки, чтобы потом мыть ими посуду или чистить плиту, или собирала воду, в которой мыла кастрюли и сковородки, и ополаскивала ей унитаз. Я знала, что папу от этого воротит, хотя он давно ничего не говорил. Жизнь кишела бытовыми мелочами, они полчищем термитов обгладывали остатки папиных чувств к маме. К тому времени, как я родилась, никаких чувств уже не осталось.
В моих детских воспоминаниях дома всегда царит тишина. Разговаривают только неодушевленные предметы: телевизор, стиральная машина, газовая плита. Потом дома появится телефон, и я буду постоянно ждать, что кто-нибудь позвонит папе, – тогда я услышу его голос, а может быть, даже смех. Я восхищалась людьми на том конце провода, они могли развеселить папу, а ни я, ни мама этого не умели. Ты вряд ли поверишь, но в детстве моим любимым сериалом были “Проблемы роста”. Я завидовала детям из сериала, но не из-за игрушек или большой верной собаки, не из-за бесконечных вечеринок, не из-за того, что каждые каникулы они проводили на островах, нежась в темных очках у лазурного океана. Я завидовала одному: что у их родителей есть столько тем для разговоров. Когда их мама шла к раковине