Вернулся довольный Белогнутов.
– За Июнькиным жена приезжала. Творческая интеллигенция – котов сдает для киносъемок или там если реклама. Вспомнила про мужика, когда говно кошачье выгребать некому стало… Не отдали мужика!.. Да ты все съел! Ну что за парень-молодец! – обрадовался Белогнутов, как добрая няня в детском саду, Царевнину даже показалось, что он его сейчас по голове погладит. – А Июнькин-то какой крепкий – не забоялся бабищи своей, так мол и так, никуда не поеду!
– А он кто?
– Божий одуванчик. Судьба у него была трудная, а теперь здесь. Навсегда. Он в озеро наше влюбленный, не разлучится… Сам тебе про все расскажет, если подружитесь. Ладно. Ложись кочумай. Тебе теперь первое дело – спать. Отхожее место за домом слева, а на крайняк ведро в сенях имеется. Так что спи на здоровье.
– Я не могу спать, – неожиданно для самого себя признался Царевнин. – Боюсь.
– Это что вдруг? Чужие здесь не ходят, а наши мужики хорошие, скоро познакомишься.
– Боюсь, меня бесы утащат, – признался Царевнин.
Это была правда. Однажды ночью, когда не мог уснуть, стонал, ворочался, пытался молиться и давал страшные зароки, из мучительной полудремы явились какие-то отвратительные рожи – то железные, то шерстяные – и говорили: ты наш, всё, ты наш, ты Богу не нужен…
– Придешь утром, а от меня одна одежа осталась. – Царевнину стало жалко себя.
– Это с какого переляку они тебя, дурака, утащат?
– На органы.
– Тю! – засмеялся Белогнутов. – На кой им твои органы, там, поди, от органов труха одна.
Царевнину стало обидно за свои органы и еще жальче себя. Чтобы не заплакать, он спросил:
– А как это озеро называется?
– По-всякому. Тут столько разных народов побывало, каждый по-своему звал… А еще береговая линия сильно изрезана, затонов, бухт много, каждому затону отдельное имя дадено. Так-то! А теперь спать. И руки чтоб поверх одеяла, – подмигнул.
«Цирк какой-то, – подумал Царевнин. – Спектакль».
Этот Белогнутов явно не такой валенок. А старается показаться валенком, потому что считает валенком его, Царевнина, ведь Царевнин тоже старается показаться простаком и алкашом из подворотни, для безопасности – чтобы никого не раздражать своими никчемными в этом месте знаниями и «московством». Царевнин знал, что чистый московский выговор и грамотность могут быть опасны для жизни.
Царевнин обрадовался – уже может раздумывать. Эта радость успокоила, она была сильнее тревоги, что кончились пилюли, которые доктор дал в дорогу.
Он легко заснул в тепле и спал хорошо,