– Я на «Че». Смеюсь, потому что мне кажется, мы подружимся… А у вас-то откуда такая чудная фамилия?
– Не знаю… – (Ему ужасно надоело, что все прикалываются над его фамилией. Сейчас-то еще ничего, а в детстве и юности вообще беда.) – Не знаю. Может, кто-то из моих предков с какой-то царевной набедокурил, а может, так… Царевны какой-то пес, или конь, или шут гороховый…
– Хорошо, – кивнула она.
– Хорошо?
– Во всяком случае, пока ничего плохого. Теперь я задам вам три вопроса. Если вы не можете или не хотите отвечать на все три, выберите один и ответьте. Только честно. Что могло бы вас исцелить? Что для вас больнее всего? И ради чего или кого вы готовы на все?
Долгая пауза. Человек смотрел на ватник своей собеседницы. Моргал. То казалось, что это простецкий ватник, то вдруг – что дорогущая вещь, из тонкого материала, с едва различимым вышитым узором, а на узоре огурцы и лягушки. Еще поморгал глазами. Да ладно, какие огурцы, какие узоры – обыкновенная стеганая куртка, почти ватник.
– Ручка есть? – спросил человек. – Листок?
– Нету. Я же не записываю, просто разговариваем.
– Что, прямо в целом доме нет листка бумаги?
– Зачем мне, я и так все помню.
Собеседник оглядел избу. Стол и миска с огурцами, а по стенам – плазма и карты: Народной Республики Болгарии, транспорта Манхэттена, Москвы 1913 года, атлас грибов Российской Федерации. Еще график какой-то, от руки.
– Странно. Такая культурная изба, а ни карандаша, ни листочка.
– Да тоже мне проблема! – Она взялась за мобильник. – Сейчас нам всё принесут.
– Не надо.
– Почему?
– Потому что, пока будут нести, я уже передумаю.
– То есть? Этот ответ на вопрос перестанет быть актуальным, пока несут бумагу и карандаш? Или вы передумаете отвечать вообще?
– Бллль… Блин. Извините.
– Ничего страшного.
Пауза.
– Ладонь давайте. Что? Боитесь, по запястью полосну и дёру? Не полосну. Нечем…
– Да нате ладонь, тоже мне напугали…
Она протянула через стол руку, и пальцем у нее на ладони он написал слово. Она поняла. Быстро и пристально, цепко поглядели друг на друга, но он опустил глаза, спрятал; она еще смотрела на его серое, измученное пьянкой лицо, на редеющие каштановые с проседью волосы.
– Это правда?
– В смысле?
– Вы не можете даже произнести это слово вслух? Так болит?
– Сука, бесишь!
Тут же осекся и съежился, провел ладонью по лицу сверху вниз, сказал тихо:
– Извините.
– Ничего. –