Он вспомнил также, как в студенческие годы наряду с лекциями Г.Н. ему очень нравились лекции по философии, которые читал профессор Марк Григорьевич Гисманик. Он был похож на монаха-капуцина: с венчиком кудрявых волос вокруг лысой большой головы, с вкрадчивым, мягким, чуть картавым голосом, с пухлыми пальчиками, которые аккомпанировали мыслям. И с этаким обликом Марк Григорьевич нес гражданско-политическое служение воинствующего атеиста. Он читал лекции, участвовал в диспутах. Даже нам, студентам, было видно: притворялся. Вспомнилось, как на экзамене по историческому материализму Андрею попался вопрос о роли искусства. В учебниках того времени эта роль была скучнейшая: воспитательная, познавательная и эстетическая. В общем, «кушать подано». С гениями всё вроде понятно: одни, как апостол Павел, «глаголом жгут сердца людей», другие рисуют, ваяют, сочиняют музыку. Вопрос «С кем вы, мастера культуры?» Андрей периодически обдумывал, переиначивая: «Зачем вы, многочисленные мастера культуры?». Наиболее импонировал ответ умницы Ю. Лотмана. С его точки зрения, даже у Создателя впереди поле случайностей и проблема выбора, и мир движется вперед по одному из возможных путей, оставляя позади себя ту историю, которую мы пытаемся понять и изучать. Так и самый обыкновенный «мастер слова» может в свое удовольствие сочинять свои истории. В конце концов, если веришь в себя, делай что хочешь, и не всегда, что надо. Пиши свои сочинения «в стол», покажи соседке. Если повезло читать лекции по гуманитарным дисциплинам, то можно в меру «полетать».
Николай наконец-то заснул. Рукопись снова была извлечена из сумки. Андрей листал рукопись быстро, выхватывая из повествования главное и делая пометки на полях. Особенно Андрея занимала история кораблекрушения апостола Павла у берегов Мальты.
– 3 —
Как прекрасно приехать в Ленинград ранним утром! Восемь лет учебы студентом, затем аспирантом в 1970–1979 годах – самое лучшее время в жизни, самое главное время для жизни. В те далекие годы Андрей услышал песню, кажется, на стихи Рождественского, и связал ее с Питером: «…город в утренней дымке, город ранней весной… город, где ты невидимкой рядом со мной». Услышал один раз – и больше почему-то никогда. А запала в душу навсегда. И сам город невидимкой убаюкивает душу, возрождает любовью.
Когда позднее ненадолго наезжал в Питер – по делам или просто отдохнуть на день-другой, – маршрут составлялся традиционный. Сейчас пять утра, сумка оставлена в камере хранения Московского вокзала, отсюда же в 6:30 завтрашнего утра нужно следовать дальше до места. Побродить Андрей планировал до полуночи, а затем можно почитать и подремать на вокзале, если на ночь не удастся снять жильё.
Вот и стрела Невского проспекта; с полчаса неспешно можно пройтись пешком в сторону Адмиралтейства, потом проснувшимися троллейбусами до Казанского собора. Дальше, оставляя справа Дворцовую площадь, через сквер – до «Медного всадника». Утро чудесное, как чудесны творения Росси, Монферрана и Фальконе. Вдоль Невы путь лежал до Дворцового моста. Андрей с волнением и
