– На вот шалфею. Чайник вскипяти, две ложки чайных в кружку всыпь и залей крутым кипятком. Постоит с полчаса, остынет – через марлечку процеди и пополоскай. Запомнил? Или мне самой?
– Да иди ложись, сам соображу. – Михаил опять отвлекся, вроде даже как полегчало – о нем же беспокоятся. Жена пока стояла, медленно, сонно моргала, раздумывая – идти лечь или самой заварить.
– Шур, а у нас водка есть? Может, его лучше на водке настоять и пополоскать?
Жена тут же перестала моргать – Михаил два года как бросил пить и водки в доме не водилось.
– Еще чего – водкой! Держался, держался – а тут начнешь «полоскать» – потом тебя не остановишь.
– Да ничего страшного. – Михаил, действительно, держался уже два года, как ездил на заработки. Но тут ведь для дела – утешал он себя. – Вроде как настойка получится. Поубивает там всякие бациллы.
– Какая настойка! Бациллы какие-то придумал. Спирт все полезное в шалфее поубивает.
– Ладно, иди, это я так. Заварю.
Жена ушла. Михаил что ни делал – ничего не помогало. Становилось только хуже: и от теплого, и от холодного, и от горячего.
– Чего ж ему, гаду, надо? – думал Михаил о собственном зубе, как о враге. И все лез пальцем в рот, осторожно трогая его, морщился и бормотал: – Шатаисса, гад.
То ложился – уже на диван, чтоб не мешать, то вставал, глядя в окошко – не светает ли? Измучился, ожидая рассвета как надежду на свое освобождение.
Утром, чуть свет, завел машину, поехал в район.
На остановке в Кирилловке стояла знакомая бабка. Михаил остановился, окликнул.
– Баб Мань! Ты в райцентр?
– В ево.
– Садись.
Бабка села, пригляделась:
– Постой, в потемках не разберу – кто ты. А! Мишка, что ль! – радостная, узнала его, и сразу стала рассказывать: – Вишь, автобус-то нынче не пошел. То ходит, то не ходит. Чего ему вздумается, то и делает. Хочет – поедет, а не захочет – не едет. А мине на сашу́, до остановки-то, два километра с моего конца идтить. Пока поросеныку дала да курям, да досуляла по снегу-то, а он, видать, уж и ушел. А может, и вовсе его не было. А я думаю: раз наладилася, то вертаться не с руки. Остановка на саше́ пустая, стою одна, усё гадаю – ай был он, ай его не было, ай поедет, ай не поедет. А ты – спаси, Христос – остановилси, не прохлестал мимо. А трое прохлестали. Дай бог тебе здоровьичка.
Говорить было больно, Михаил лишь пробурчал, прижав руку к щеке:
– Да вот это не помешает, баб Мань.
Бабка повернула голову, глянула на его сморщенное лицо.
– Ай зуб у тебе?
Михаил кивнул.
– Дак ты у больницу! – обрадовалась бабка. – От как бабке подфартило-то. Не сам ты ехал, Мишка, Господь тебя послал. Мине тоже ж надо у больницу. Только туда, а обратно мине зять отвезёть. Я давеча была там с рукой – чевой-то тянеть ее, ночию аж гудить – места сабе не найду. Она ж у мене была поломатая – корова, молодая-то, брухалася и мене наподдала. Теперича надо, сказывали, регент пройтить. А без полюса вовсе