«Упаси меня Боже плохо думать о Речи Посполитой, о всех поляках – один Чаплинский плохой. Не от вашей гетманской вельможности бежал я за Пороги – от безобразий и угроз пана Чаплинского. Я – маленький человек. Песчинка. Овечка. Я и внимания-то гетманского не достоин. На меня довольно будет ротмистра с десятком жолнеров. Заметьте, ясновельможные паны! Я почти каждому из вас пишу о том, что запорожцы собираются отправить послов к королю и к сенаторам – и к сенаторам тоже! – умолять о возвращении казакам привилегий. Я не бунтовщик, я и не помышляю о каком бы то ни было военном выступлении, я – проситель! Проситель, чудом спасшийся от насильника Чаплинского».
– Вы – мой щит, – вслух сказал Богдан письмам, которые предназначались для ясновельможных милостей.
– Вы – моя сабля, – сказал он письмам к народу.
Подошел к печи, сел на чурбак, подкинул в огонь хворосту. Хворост был сырой, огонь зашипел, кора запузырилась, жалобный живой голос пронзил сердце Богдана.
– Я вот тоже, – сказал он, – пищу.
На Томаковском острове зимовал атаман Линчай с казаками, тот самый Линчай, на которого Богдан ходил под командой Барабаша.
Казаки казакам обрадовались, но с Хмельницким Линчай даже встретиться не пожелал.
Здесь же, на Томаковке, стояла залога реестрового Корсунского полка – сторожевой пост, наблюдавший за действиями запорожцев. Сечь в ту пору расположилась в восемнадцати верстах на Никитинском Роге.
Тридцать человек – сила невеликая, но напасть на беглецов полковник Гурский, командир залоги, не отважится, запорожцы своих в беде не оставят. Однако Богдану предстояло уговорить по крайней мере десять человек, чтоб они вернулись на Украину с письмами к народу.
Когда еще откликнутся люди на призыв собраться всем вместе против неволи?
Простолюдье всколыхнет – победа. Хоть самая малая. Турнуть Гурского с острова – и Украина заволнуется, как пшеница под ветром. Только ведь, прежде чем на кого-то замахиваться, нужно уцелеть.
Заскрипел снег, загоготали дюжие глотки, в клубах морозного пара ввалились в курень казаки.
– Богдан! Убирай свою писанину! Обед несем.
Шестеро казаков тащили на самодельных носилках зажаренного целиком, дымящегося осетра.
Богдан послушно и торопливо собрал письма.
– Линчаевцы угостили! – радовался Ганжа.
– А что сам Линчай?
– Ничего, велел за мукой наведаться.
– Тимош где?
– Остров пошел поглядеть.
– Один?
– Один.
Лицо Богдана закрыла на мгновение тень.
– С Богом! – сказал Богдан, первым садясь за стол.
13
Остров Томаковка был похож на перекати-поле. Весь пушистый от