– Она твой хвостик, все за тобой повторяет, будет твоей копией, в этом можно не сомневаться.
Малышка действительно срисовывала Иру до смешного и с большой важностью. Ирина разводила комнатные цветы, так Малышка надевала ее домашние шлепанцы и с талантом пародиста поливала, удобряла, опрыскивала, обрывала и разговаривала с растениями точно как сестра. Это было уморительно. Когда Ирина принесла с улицы совсем крошечного котенка, которого первое время кормили с пипетки, Юлечка враз научилась ухаживать за ним, причем именно с мимикой и интонациями сестры, с тем же бесстрашием и решительностью. Малышка вообще никогда не тушевалась и не раздумывала перед принятием решений, страх или сомнения ей были неведомы, в этом она превосходила сестру, которой подчас приходилось брать себя в руки и унимать волнение. Котенка за замечательный дымчатый окрас и печальные обстоятельства приобретения назвали Брошкой и не спускали с рук. Однажды Ирина рукодельничала и вывалила на диван резинки и тесемки, отвлеклась на телефонный звонок и, когда вернулась в комнату, обомлела: Брошка запуталась в резинке и свалилась с дивана, повиснув на ней как на удавке. Бедный котенок извивался и дергался, растопыривал крошечные лапки, но высвободиться не мог, а Малышка сидела перед ним на коленях и смотрела на его мучения с бесстрастием рептилии.
– Боже! – схватила Ира Брошку. – Юля! Что же ты не помогла ей? Она же могла задохнуться!
Малышка взглянула на сестру все с тем же хладнокровием рептилии, словно пребывала в каком-то трансе, и спокойно сказала:
– Тогда ты могла бы завести себе сиамского котенка. Ты же всегда хотела сиамца.
– Что ты такое говоришь? Разве так можно? Сидеть и смотреть, как кто-то гибнет!
– Они наврали. В кино говорили, что, когда задыхаются, то от судорог писаются и какаются.
– Что?!
– В детективе так говорил врач.
– Юля, ну как ты могла не помочь ей? – Ирина чуть не плакала, жестокость Малышки казалась ей чудовищной.
Малышка внимательно посмотрела на сестру, словно изучая ее, пожала плечом и сказала:
– Я больше так не буду. А ты меня люби!
– Люблю!
Когда Ира с глубоким волнением рассказала об этом случае мужу, он успокоил ее:
– Дети в своей непосредственности бывают очень жестоки. Ничего, дорогая, перерастет, поумнеет. Это мелочи, нам бы с любовью разобраться!
Малышку сроду не наказывали – было не за что, не за подранные же колготки и битые кружки? – и смущало, почему она в один миг утрачивала свое обычное жизнерадостное свечение и, словно обделенная и забитая, вдруг требовала свое «люби меня!» Объяснить это какими-то внутренними страхами не получалось. Темнота, Баба-Яга или грозный полицейский, перед которыми обычно трепещут дети, над ней не имели власти. Она не была нервной или впечатлительной, даже никогда не вздрагивала на неожиданный, громкий звук. Казалось, такого уверенного в себе ребенка поищи и не найдешь, но она гасла, если не слышала слов любви даже самое короткое время. Со временем Малышка стала расспрашивать как именно и за что ее любят. Внимание,