– Нет, – ответила она. – Это сильнее меня: я верная женщина.
– Между нами не может быть речи о верности или неверности, – сказал Пьер, прижав к себе Франсуазу. – Ты и я, мы одно целое; знаешь, это правда, нас нельзя воспринимать одного без другого.
– А все благодаря тебе, – сказала Франсуаза. Она обхватила лицо Пьера руками и принялась покрывать поцелуями его щеки, на которых запах трубки смешался с неожиданно детским запахом кондитерской. «Мы одно целое», – повторила она про себя. Ни одно событие не казалось ей действительно настоящим: неясное, оно парило, застыв неподвижно где-то в неопределенных просторах, пока она не рассказывала о нем Пьеру. Прежде, когда Пьер внушал ей робость, было немало разных вещей, которые она оставляла как бы в стороне: темные мысли, необдуманные действия; если об этом не говорить, то этого словно бы и не было; под настоящим существованием это образовывало некое пространство с тайнами и постыдными зарослями, где оказываешься в одиночестве и задыхаешься; но потом, постепенно, она выложила все; она не знала больше одиночества, очистившись от этого смутного кишения. Все мгновения своей жизни, которые она ему поверяла, он возвращал ей ясными, отшлифованными, законченными, и они становились моментами их жизни. Она знала, что такую же роль играет при нем: у него не было ни затаенности, ни стыдливости; он казался замкнутым, лишь когда бывал плохо выбрит либо если рубашка была грязной. Тогда он притворялся простуженным и упорно заматывал вокруг шеи шарф, что делало его похожим на преждевременного старика.
– Мне пора уходить, – с сожалением сказала Франсуаза. – Останешься спать здесь или придешь ко мне?
– Приду к тебе, – сказал Пьер. – Я хочу снова увидеть тебя как можно скорее.
Элизабет уже расположилась в «Доме», она курила, пристально глядя в пустоту. «Что-то не так», – подумала Франсуаза. Элизабет была старательно подкрашена, но лицо выглядело отекшим и усталым. Она заметила Франсуазу, и внезапная улыбка, казалось, освободила ее от мыслей.
– Добрый день, я очень рада тебя видеть, – порывисто сказала она.
– Я тоже, – ответила Франсуаза. – Скажи, тебя не огорчит, если я возьму с нами малышку Пажес? Она умирает от желания пойти в дансинг; пока она танцует, мы сможем поговорить, она не обременительна.
– Я целую вечность не слышала джаза, – сказала Элизабет, – это меня развлечет.
– Ее еще нет? – поинтересовалась Франсуаза. – Это странно. – Она повернулась к Элизабет. – Так что с путешествием? – весело спросила она. – Ты в самом деле едешь завтра?
– Ты думаешь, все так просто, – сказала Элизабет; она с досадой усмехнулась. – Похоже, это может огорчить Сюзанну, а Сюзанна так настрадалась из-за сентябрьских событий.
Так вот оно что… Франсуаза с негодующей жалостью взглянула на Элизабет. Клод действительно отвратительно ведет себя с ней.
– Как будто ты тоже не настрадалась.
– Но я-то, я человек здравомыслящий и сильный, – с насмешкой сказала Элизабет. – Я – женщина, которая никогда