– Что со мной? Я упала?
– Да. Немного рассекла голову.
– Я не хочу в больницу.
– У тебя может быть сотрясение. И рана довольно большая – тут понадобится пара швов.
Парамедики подтверждают опасения моего супруга: рассеченную кожу нужно шить. И мы отправляемся в ближайшую больницу. В это время ни одна частная клиника уже не работает, поэтому нам приходится четыре часа проторчать в общей приемной. Кай прихватил с собой ноутбук, но даже не открыл его – просидел всё время, уставившись в одну малиновую кляксу на литом резиновом полу.
– Как думаешь, откуда оно здесь? – спрашиваю.
Кай впервые за всё время поворачивает ко мне своё лицо, я вижу на нём усталость и потерянность.
– Не знаю, – отвечает.
– Как так? Четвёртый час его изучаешь, и не родил ни единой идеи?
Кай отворачивается, не удостоив мою колкость ответом.
Нас вызывают, и муж, захлёбываясь эмоциями, объясняет врачу, что со мной произошло, попутно возмущаясь тем фактом, что настолько серьёзно пострадавший человек, как я, вынужден так долго ждать. Врач всё это выслушивает и сообщает, что ссадину на моей голове шить не нужно, достаточно склеить. Что и делает в течение примерно трёх минут.
Домой мы возвращаемся уже под утро, слушая глухой гул двигателя фэнси-тачки и не нарушая его ни единым словом. В конце концов, я устаю от нашего обоюдного молчания:
– Дурацкая машина. Тесная, неудобная. Ещё и укачивает. Почему бы тебе не поменять её на что-нибудь более комфортное?
– Потому что мне нравится ЭТА машина. Но ты не говорила, что тебя укачивает.
– Не хотела жаловаться.
– Зря, нужно было предупредить.
– Зачем? Чтобы ты высказал свои сожаления?
– Чтобы дать мне шанс.
– Какой ещё шанс?
– Быть лучше.
– Ты серьёзно?
Я злюсь. Я очень сильно злюсь.
– Ты всерьёз считаешь, что, поменяв машину для моего комфорта, станешь лучше? По-твоему, предательство можно замазать дешёвыми жестами?
Его ноздри раздуваются – психует не меньше моего, и я замечаю, что Порше ускоряется. Смотрю на электронное табло спидометра и глазам не верю: 132–135–138.
– Сбрось скорость!
Кай, словно по щелчку, просыпается и отпускает педаль газа. Мы залетаем в единственный в городе тоннель, слепящий ярким оранжевым светом своих фонарей.
– Ты всегда так гоняешь, когда на взводе? – спрашиваю едва слышно, потому что страшно.
Он молчит, и я догадываюсь, что это происходит чаще, чем мне хотелось бы.
– Эта машина опасна – в ней не замечаешь скорости. Если бы не спидометр, я бы…
– Викки…– обрывает, – мне жаль, что тебе пришлось это пережить.
Его признание душит.
«Что же ты делал в постели Дженны, если тебе жаль?» – хочу спросить, но не могу, потому что челюсть свело судорогой. Я не буду при нём рыдать. Не буду. Сделаю это потом, без свидетелей.
Домой доезжаем,