По совету брата я взялся за изучение готики, и что же… благодаря ему же – Федору, теперь я могу гордиться тем, что спустя годы вдруг получил заказ на готическую церковь, которую буду строить в Парголово[23]! Впрочем, «готической» она будет, что называется для обывателей – модное веяние и все такое. Вот, извольте взглянуть на набросок. – С этими словами он извлек из стола тяжелую папку и чуть порывшись положил передо мной лист с нарисованной на нем изящной церквушкой. – Но мы-то художники понимаем, что готика здесь не более чем прием. Главное, чтобы заказчица осталась довольна, а она уже согласилась с нарисованным мною образом и торопит приступать.
Заметьте, заказ сделала графиня Полье, нарисовал, и скоро построю я, но без Федора, без нашей семьи – черта бы лысого я нарисовал, а не эту изящную церковь, которую даст бог я поставлю, и которая простоит много лет и будет радовать наших потомков! Вот что можно и нужно писать о нашей семье. Не было бы отца с его домашней мастерской – не были бы мы первыми учениками в Академии, шли бы с самых азов, как другие, и судьбы у нас получились бы не те. Не было бы Федора, вообще погибли бы… не выдержали духовно и телесно, не вытянула бы и матушка, с которой по воскресным дням мы виделись и руки которой слезами обливали, жалуясь на свою горькую участь.
Вот мы с Карлом, по многим вопросам расходимся, и спорим при встречах, а ведь любим друг друга. И Карл, надо отдать ему должное, все время стремиться семью нашу воссоединить. Вот и теперь – мое детище лютеранская церковь «Петра и Павла», в которой вы сегодня вместе со мной были, церковь что уже поднялась и к богу взывает, станет в один из дней, памятником братской любви. Когда Карл наконец оторвется от своих личных переживаний, и прикажет внести в алтарную часть свою великую картину «Распятье»!
Вот тогда скажут люди – церковь, которую делали братья Брюлловы Александр и Карл. Хотя, к тому времени, думаю, что и Федору работенку какую сыщем. Чтобы опять были вместе братья Брюлловы!
В тот день я оставил уже шатавшегося от усталости Александра Павловича и с самыми радостными мыслями отправился к себе домой. Обещание дать почитать письма и дневники, само по себе согревало душу, потому что, то, что Карл возможно по скромности или забывчивости мог не рассказать о себе или своих близких, теперь я мог получить сам.
И еще из общения с Александром Павловичем я отчего-то вынес странный образ белоснежного мрамора, на котором золотыми буквами писались… да всякая ерунда на нем писалась… юношеские дневники! Подумать только. Вот ведь тщеславный человек! Хотя с другой стороны, его бережливость в отношении сохранности документов и его желание помочь мне спасти Карла вызвали самый положительный отклик в моей душе. Конечно, я любил Карла со всеми его невозможными качествами и