Зная, что архитектор работает, что называется, не разгибаясь, и не доверяя помощникам, контролирует все происходящее в церкви лично, я понимал, насколько на самом деле утомлен Александр Павлович, и чего ему стоит теперь сидеть напротив меня с прямой спиной, в то время, как хочет наверное развалиться и послав всех к чертям, почитать газету, или хотя бы пообщаться с любимой супругой. Но нет. Этот Брюллов был человеком дела. Разглядывая его красивое, волевое лицо, я невольно вспомнил, как несколько лет назад он хоронил сына. Точнее, как раз он-то мало принимал участия в самой подготовки похорон, все время пропадая в Пулковской обсерватории.
Наверное, случись что-то подобное не дай бог у Карла, тот бы запил, и хорошо если только на несколько дней. Плакался бы без разбору друзьям и посторонним лицам, гулял напропалую, швырял деньгами… он же – Александр с головой ушел в работу. Зато и обсерватория получилась на славу. Не бросил любимое детище… м-да…
– Карл поступил в Академию на казенный счет, я же числился «своекоштным» воспитанником, так что отцу пришлось за меня платить. Впрочем, мы оба прошли «без баллотировки» как сыновья бывшего преподавателя и академика. В Академии мы должны были проучиться двенадцать лет – по три года в каждом из «возрастов». На третьем «возрасте» воспитанники выбирали специальность – живопись, скульптура или архитектура. Когда мы с Карлом пришли в Академию, Федор был уже в четвертом «возрасте» то есть, готовился к выпуску.
Впрочем, возможно, вы хотели бы что-то спросить?
Заслушавшись Александра, я не сразу сумел сформулировать вопрос, и смутившись вывернулся, попросив дополнить список учителей, уже названных Карлом.
– Извольте, первым номером, мне хотелось бы назвать самого Алексея Николаевича Оленина, – спокойным, уверенным тоном начал Александр Павлович.
– Помилуйте, но разве он преподавал?! – Невольно громко вырвалось у меня.
– Не преподавал, но и того, что сделал недооценить невозможно. Оленин был директором публичной библиотеки, человек мудрый и весьма эрудированный. Он сразу же расширил учебную программу и создал для преподавателей и учащихся приемлемые условия существования в стенах Академии. Карл уже назвал своих учителей, то же сделаю и я:
В марте 1812-го года мы с Карлом раньше других наших соучеников были переведены из рисовального класса в гипсовый. А наши экзаменационные рисунки были отобраны в собрание рисунков, или образцов для копирования. Это произошло почти за месяц до вторжения Наполеона. – Он усмехнулся.
И я улыбнулся в ответ, оценив шутку.
В 1816-м я был награжден серебряной медалью «второго достоинства» за рисунок с натуры. После я благополучно перешел в архитектурный класс, где многие годы