– Шамрай.
Он посмотрел на меня и сказал:
– Шамрая похоронили. В братской могиле.
Я нашарил ногой под койкой один из своих ботинков и тихонько выдвинул. Тут хлопнула дверь, к нам в «палату» спустился командир отряда, сопровождаемый врачом. Встал в проеме двери, плотный, широколицый, чернобородый, сузил монгольские глазки, привыкая к керосиновой лампе после света дня. Лисицын делал мне знаки энергичными кивками и поднятием бровей: ложись, мол. Но я продолжал сидеть на койке, уставясь на капитана. Он был в неизменной своей кожанке, в брюках, заправленных в сапоги. Он казался мне воплощением всей романтики, заключенной в книжках моего детства. Врач указал на Петрова, капитан прошел к его койке и сел на табурет, пододвинутый шустрым лекпомом.
– Ну что, Григорий? – сказал он. – Ущучили тебя финны?
– Да я, товарищ капитан, не нарочно ведь, – пустился тот оправдываться, словно нашкодивший первоклассник, – я только чихнул…
– На противника нельзя чихать, – усмехнулся капитан. – Противник у нас не дурак. Знает, кто ему причиняет урон. Потому и ущучил тебя.
– Да я же не на противника чихнул, а…
– Ладно, ладно, – прервал его капитан. – Шуток не понимаешь, брат Григорий. Серьезный мужик. Сколько еще думаешь проваляться?
– Не меньше двух недель требуется, чтобы кость срослась, – ответил за Григория отрядный врач.
– Может, все-таки в госпиталь его отправить?
– Нет нужды, товарищ капитан. Срастание кости нельзя ускорить. Естественный процесс.
– Естественный, говоришь? Это хорошо. – Капитан поворошил свою буйную, на весь Гангут знаменитую бороду. – Это очень хорошо. Ты не торопись, Григорий.
– «Кукушки» же, товарищ капитан. «Кукушек» надо сымать.
– Поснимаешь еще. Мы, брат Григорий, уходим в жесткую оборону, ясно? Укрепляем наши скалы. Так что не торопись. Сращивай спокойненько свою кость.
Он поднялся, подошел к койкам гунхольмовских десантников. Один из них спал, всхрапывая, а второй, рыжебородый, попытался лихо отрапортовать, что, дескать, младший сержант Приходько временно выбыл из строя по причине боевой обстановки, но капитан утихомирил его. Поговорив с гунхольмовцем, он напустился на Руберовского:
– Для кого я приказы издаю? Почему не выполняешь приказ?
– Виноват, товарищ капитан, – жалобно сказал тот.
– Форсишь под осколками в бескозырочке, как жокей в аптеке. Тебе что, жизнь не дорога? Почему смеешься?
– Жокей в аптеке, – пролепетал Руберовский, пытаясь задавить смех, рвущийся изо рта.
– Мальчишки! – грозно продолжал капитан. – Вояки чертовы! Разогнать вас всех да насобирать новый отряд из солидных людей. Тебя первого выгоню, Руберовский.
– Не выгоняйте, товарищ капитан, – захныкал тот. – Я исправлюсь…
– Выгоню! – Командир отряда пошел к выходу, но задержался возле моей койки: – А это что за фигура?
– Это с Молнии привезли заболевшего. Как его? – Врач обернулся к лекпому.
– А,