Несколько раз торопливо вздохнув-выдохнув, мамлей распахнул оба глаза «на ширину плеч» и снова огляделся. Он находился в просторной и очень светлой комнате, напомнившей ему госпитальную палату, разве что стены оказались не выкрашенными светло-серой масляной краской, а оклеенными веселенькими голубоватыми обоями с каким-то мелким рисунком. Под потолком – электролюстра на три лампы, перед ним – стол с чем-то непонятным на поверхности. Нечто не слишком большое, плоское, матово-черное, вроде грифельной доски в серебристой окантовке. Размерами, эдак, полметра на сорок сантиметров. Мела, правда, нигде не наблюдалось – чем же на ней писать-то?! Еще на столешнице обнаружилось странное устройство, отдаленно смахивающее на клавиатуру пишущей машинки «Ундервуд», виденной им в штабе, разве что не ступенчатую, а плоскую, и клавиш побольше. Да и значки на них отчего-то на двух языках, русском – и то ли немецком, то ли каком-то ином. Справа от «сплющенной пишмашинки» – еще более непонятная штуковина, овальная, с двумя кнопками и ребристым выступом между ними. Снова поерзав, Краснов сделал еще одно открытие. На его кистях оказались непонятного вида устройства, напоминавшие ажурные «сетчатые» перчатки: ни от холода защитить, ни от жара. А на голове – эластичный обруч с какими-то дурацкими кругляшами на висках, лбу и затылке, живо напомнившие ему читанные в школе научно-фантастические романы советского писателя Александра Беляева. Это что еще такое, интересно?! Не от этих ли штуковин то самое неприятное ощущение, словно после контузии? Вполне возможно, между прочим, поскольку враг, как товарищ политрук говорил, не дремлет!..
Василий торопливо содрал с головы странный обруч, а с рук – «перчатки», бросив непонятные предметы на стол. И внезапно замер, разглядывая свои собственные руки – ухоженные, белые, без въевшейся за годы войны в кожу и под ногти грязи, машинного масла и пороховой гари. Руки были определенно не его. Как и все тело, одетое в какие-то странного вида спортивные трусы, черные с белыми полосками и надписью по-немецки «айдидайс». Из прочей одежды имелась лишь майка, тоже черная, вылинявшая от частых стирок – уж в этом-то Краснов разбирался – и на сей раз без подозрительных надписей. Ноги, обутые в шлепанцы из непонятного упругого материала темно-синего цвета, тоже оказались вовсе не его: ни портянок, ни разношенных кирзачей, полгода тому выменянных у хитрого каптерщика на банку ленд-лизовской тушенки. Да и пальцы на ногах, кстати, слишком уж чистые да ухоженные.
Осененный внезапной