Интересно, если бы у меня родился сын, он был бы геем? Я знаю, что это не передается по наследству, особенно через дядю по материнской линии, но, может быть, дурной пример заразителен. Ой, что я сказала, почему дурной? Ксюша права, как стыдно. Просто – другой. Другой пример заразителен. Вот так политкорректней, это точно.
Словно прочитав мои мысли, Ксюша смеется и говорит, что политкорректность тут ни при чем – она узнала о существовании гомосексуалистов примерно в том же возрасте, когда узнала, как трахаются мужчины и женщины, и примерно из того же источника.
Если бы она была моей дочерью, она бы не провела свое детство, читая «СПИД-инфо»: ведь и расставшись с девственностью, я по-прежнему считала эту газету чудовищной пошлостью и гадостью, да, честно говоря, и сейчас так считаю. Если бы Ксюша была моей дочерью, я бы не давала ей читать всякую мерзость, зато научила бы любить стихи.
Мама всегда любила стихи, да и сейчас любит. Интеллигентная ленинградская семья, папа – бывший военный, мама – преподаватель немецкого. Папа всегда посмеивался над ней, говорил, что лучше бы научилась готовить, чем спрягать немецкие глаголы. Папа умер три года назад, а мама… мама в Питере, и стихи, которые она любит, почему-то уже не нравятся мне, как когда-то. Я редко звоню ей. Хорошо, что Влад не забывает звонить. Наверное, он все-таки лучший сын, чем я дочь – несмотря на его беспорядочную жизнь и бесконечно меняющихся партнеров.
Понимаешь, говорит Оля, он же единственная семья, которая у меня есть. Папа умер, мама в Питере, и, честно говоря, я не знаю, о чем с ней разговаривать. Она все выспрашивает меня, не собираюсь ли я завести ребеночка, тем более теперь, когда у меня есть квартира в Москве. Будто я могу завести ребеночка от квартиры. Скажем, от электрического провода или телефонного шнура.
Оля видит, как при этих словах Ксюша улыбается и ее темные глаза становятся еще темнее, будто внутри открывается тоннель, куда проваливаются Олины слова, чтобы превратиться в образы или воспоминания, так же, как нули и единицы превращаются в картинки или буквы. Оля предпочитает не знать, что лежит на дне этих колодцев, какие еще применения для телефонного шнура или электрического провода знает ее подруга, и поэтому еще раз повторяет: «Понимаешь, он – моя единственная семья».
Ксюша дрожащей рукой наливает себе зеленый чай, делает торопливый глоток, словно у нее пересохло в горле, и голосом гулким, словно кричишь в колодец, говорит:
– Просто не надо позволять с собой так обращаться.
– Он мой брат, – говорит Оля, – он всегда обращался со мной так, ты же знаешь, с самого детства.
– Это потому, что ты не мазохистка, – говорит Ксюша. – Если бы раз в неделю ты позволила себя связать и выпороть тем же самым телефонным шнуром, то оставшиеся шесть дней ты бы никому не давала вытирать