Советский лагерь на левом берегу Хыонга, специально сооруженный для диверсионных групп, был небольшим и не очень бросался в глаза. На первый взгляд – обычная вьетнамская деревня, с грязными свиньями, невзрачными вьетнамцами и крикливо-худыми малорослыми вьетнамскими петухами. Но для нас это был рай!
После импровизированного душа и довольно квалифицированной перевязки наших ран мы лежали в гамаках и лениво разглядывали вислоухую черно-белую свинью, валяющуюся в грязи прямо перед нами. Вертолет должен был прилететь завтра, а сегодня мы отдыхали. Комендант лагеря, капитан Летягин, верзила под два метра, с красными белками глаз от непомерных возлияний и словно вытесанными топором чертами лица, принял нас спокойно. Получив от меня мешок, отвердевший от засохшей крови, он даже не изменился в лице. И только когда я передал ему шесть жетонов, со звоном упавших ему на ладонь, мне показалось, что в его глазах мелькнула какая-то звериная тоска и тут же исчезла, уступив место обычной угрюмости.
– Отдыхайте. Вертолет завтра… – только и сказал он, и безмолвный солдат гарнизона повел нас в хижину, где мы и расположились со всем доступным нам комфортом.
Я забылся тяжелым сном, а когда проснулся, было уже утро следующего дня и, стоящий над моей головой, Костя тряс меня изо всех сил.
– Вставай, Летягин зовет. – Он кивнул в сторону стоящего поодаль солдата. – Говорит, скоро будет вертушка.
Мы привели себя в божеский вид и отправились к коменданту. Пока мы шли к нему, над деревней уже завис, как огромная стрекоза Ми-6, медленно спускающийся вниз.
Летягин ждал нас у входа в хижину. В руках он держал специальный чемоданчик, где, по-видимому, рядом с останками Шукшина находились и шесть жетонов. И почему-то именно этот чемоданчик, с его холодно поблескивающими боками, напомнил мне о цивилизации, которой мы были лишены, казалось, целую вечность. Теперь наш путь лежал в Лондон, где с нетерпением ждали меня и Костю, а вернее этот чемодан, со своим взрывоопасным грузом.
Стало прохладно. Я встал, закрыл форточку, снова сел и потянулся за очередной сигаретой. Во рту горчило от выкуренного.
… Эскалатор в международном аэропорту Хитроу работал бесшумно и плавно. И это его вопиющее отличие от своих ревущих московских собратьев уже диктовало модель поведения. Мы с Костей, одетые и причесанные, двое мужчин с маркой дипломатической почты на ручном багаже, спокойно прошли через таможню и направились к стеклянным дверям аэропорта, где нас ожидала машина советского посольства – с виду обычный «сааб», но с усиленным двигателем и с бронированным корпусом.
Настроение у нас было не ахти какое. Я чувствовал, что Костя сильно раздражен. И, несмотря на наш цивильный и вполне благополучный вид, внутри ощущалась какая-то пустота, как часто бывает, когда завершаешь какое-либо дело. Разговаривать в аэропорту нам, пожалуй, не стоило, да и не хотелось. Нас могли