– Ну, братцы-сестрицы, – произнес он. – Если удастся…
– Конечно, удастся! – вскричала Света. – Правда, Витенька?
– Не знаю, – задумчиво проговорил Тимофеев. – Искажения при копировании, опечатки… Очень хочется, чтобы удалось.
И он бережно поместил книжку в прибор.
Комната озарилась тусклым светом. Невидимая, где-то тлела и мигала свеча, отбрасывая колеблющуюся тень от сгорбленной фигуры на сырые стены кельи. Шуршало перо по жесткому листу, стылый воздух дрожал под потолком. И зазвучал шепот – невнятный, потусторонний.
– Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы…
Шепот прервался. Заскрипела рассохшаяся скамья, и темная фигура медленно, невыносимо медленно стала оборачиваться… Света тесно прижалась к Тимофееву, ее трясло от волнения, да и Тимофеев тоже невольно вздрагивал. Над его ухом прерывисто дышал утративший обычную невозмутимость Николай Фомин.
Сквозь бездонную пропасть времен прямо в глаза им смотрел автор «Слова о полку Игореве».
И не было сил молча выдержать этот взгляд.
– Кто ты? – чуть слышно спросила девушка Света. – Назови свое имя!..
– Назови имя! – вторил ей Тимофеев. – Назови, пожалуйста!
– Назови! – подхватил потрясенный Фомин.
Они почти кричали и отчаянно верили, будто их зов может одолеть эти сумасшедшие восемьсот лет, что разделяли их.
– Назови свое имя! Назови свое имя! Назови!..
Машина Леонардо
У Тимофеева болели зубы.
Нет нужды подробно описывать его ощущения. Собственно, болел один-единственный левый нижний коренной, но в силу подлой солидарности все прочие зубы дружно ему подыгрывали. Тимофеев не мог ни пить, ни есть, ни разговаривать. А тем более, что самое неприятное, – думать. Ему было «плохо и нехорошо», как мог бы написать любитель тавтологий сэр Томас Мэлори в своей «Смерти Артура». Тимофеев умирать, подобно королю Артуру, конечно же, не собирался. Но радость бытия вот уже два дня как напрочь его оставила.
Он сидел на диване, закутавшись в одеяло и забившись в угол, и ныл: «У-у-у… у-у-у…» Но напротив него пребывала любимая девушка Света, а поскольку Тимофеев как-никак являлся мужчиной, то ныл он про себя.
– Витенька, – участливо промолвила Света, у которой сердце рвалось при виде страданий своего суженого. – Может, все-таки к врачу?..
– Мымм! – отозвался Тимофеев, что должно было означать самую энергичную в его положении форму протеста. Если бы он мог, то мотал бы головой и всеми конечностями, но вынужден был ограничиться плавным помахиванием указательного пальца.
– Легче будет! – соблазняла его Света. – Сразу же!
– У-у!.. – не удержался Тимофеев.
Девушка шмыгнула носом от прилива жалости и, чтобы скрыть минутную слабость, отправилась на кухню заваривать очередную порцию дубовой коры.
О