– Чур меня! – вдруг сказала Ельга-Поляница среди тишины, разбив всеобщее оцепенение. – Чур черных, чур белых, чур своих, чур чужих, чур и меня еси!
– Чур меня! – с облегчением воскликнули все разом. – Чур! Чур!
Ингер знаком предложил всем сесть. Ельга приблизилась к нему с серебряной чашей меда, подала; потом взяла деревянный ковш, окованный по кромке серебром, стала разливать: мед – старшим оружникам, пиво – младшим. Каждый раз, совместно выпивая свои чаши, вождь и воины закрепляют единство между собой и с богами, а два раза в год – и с той частью дружины, что уже ушла под руку небесного вождя. Наверху и внизу идет пир в эти ночи: там и здесь в палате горят огни, разносится запах жареного мяса, к воинам плавным и уверенным шагом подходит подательница медовой чаши, соединяя их в общий дружинный круг мужчин, имеющих право носить оружие.
Чинно принялись за еду: без лишних движений, без разговоров. Брали понемногу от каждого блюда; съев ложку каши, ложку клали на стол, уступая очередь незримым гостям. Прекраса с осторожностью брала в рот маленькие кусочки то блина с кровью борова, то жареной курицы, и казалось, у них как-то особый вкус, не как всегда. Разделяя пищу с предками Ельгова рода, она будто представала на их незримый суд. Им есть за что судить ее, но заслуги ее больше. Она сохранила Ингера, князя киевского. И непременно даст ему достойного наследника, чего бы ей это ни стоило. Невольно она ждала, что руки ее близ блюда коснется другая рука, невидимая… В третий раз она участвовала в поминальной трапезе Осенних Дедов в этом доме, но чувствовала себя своей не более, чем в первые дни.
Когда же она наконец вольется в дух этого дома? Прекраса знала ответ. Когда за этим столом появится человек, связанный ближайшим кровным родством и с нею, и его прежними хозяевами. Ее ребенок от Ингера. Живой и здоровый ребенок, уже приученный к взрослой пище, лепечущий первые слова…
Он появится. Залогом тому совсем другое угощение, которое она получила из холодных рук водяной владычицы и до поры припрятала в избе.
Пир в гриднице окончился, огни погасли. Со стола не убирали – остатки трапезы должны лежать до утра. Гриди частью легли спать там же на помостах, частью разошлись по избам. Свенгельд со своими людьми отправился провожать Ельгу-Поляницу на Девич-гору. Ушли к себе Ингер с Прекрасой.
У себя в избе, заперев дверь, Прекраса отодвинула заслонку на оконце и достала из печи закрытый горшочек. Поставила на стол, возле единственной свечи и двух маленьких ложек.
– Придите ко мне, чада мои, – прошептала она, сняв крышку с горшка. – Это я, матушка ваша, поесть вам приготовила…
Она спешила произнести эти слова, зная, что не сможет продолжать. Горло перехватило, перед глазами все расплылось.