Холод окружает меня, окутывает, поглощает. Я пытаюсь двигаться, но не могу. Я смотрю вниз с серо-белёсого неба и вижу, что застрял по пояс: руки и ноги закованы в лёд – толстый и пронзительно-белый.
Я кричу:
– Помогите!
Слова возвращаются эхом, звучат искажённо и насмешливо. «Помогите!» – отвечает тот, кто не я. И смеётся.
Более нет никаких звуков. Великан умер; его окровавленное тело лежит в долине, пронзённое тысячами стрел. Принцесса исчезла; её заперли в башне, и никто не слышит, как она плачет. И тепло ушло. Рук, которые когда-то держали меня, больше нет. Ничего не осталось.
Кроме птицы.
Из льда торчит ветка – кривая и скрюченная. На ней сидит птица, наблюдающая за мной. Её перья… нет, они не чёрные, потому что чёрный – это всё же хоть какой-то цвет. У перьев нет цвета. Птица – это дыра во вселенной. А за дырой нет вообще ничего.
Она смотрит на меня сверху вниз. Её глаза, как и перья, того же странного цвета – глубокой пустоты и небытия. Они блестят как два оникса. В них искрится разум. Птица видит мою боль.
– Отпусти меня! – молю я.
Птица отвечает:
– ТВОЁ МЕСТО ЗДЕСЬ. НАВЕКИ. ОТСЮДА НИКТО И НИКОГДА НЕ УХОДИТ.
Как же холодно! Я дрожу. Но виной тому не озноб.
– Я не принадлежу этому месту!
– ПРИНАДЛЕЖИШЬ.
– Я никого не предавал!
– ПРЕДАВАЛ.
– Пожалуйста. Я такого не заслужил.
– ЗАСЛУЖИЛ, – отвечает птица.
Но теперь внизу слышится другой голос. Слабый шёпот – такой тихий, что это даже не звук, а лишь воспоминание о нём. Он эхом отдаётся во мне, и слова сражаются с холодом.
Держись.
– Зачем? – спрашиваю я. – Ведь я пропал. Я совсем один.
– Нет, – отвечает голос. – Я с тобой. Всегда.
Я падаю.
Глава 1
Я ударился головой об пол.
Некоторое время я лежал ошарашенный, борясь с головокружением. А потом понял, что каким-то образом оказался вверх ногами и что ноги у меня связаны. Я не мог сдвинуться с места. И не мог думать.
Голова! В неё словно чем-то долбили изнутри, и каждый следующий удар грозил расколоть череп.
Живот сводило мучительными спазмами. Не в силах это терпеть я повернулся на бок и попытался очистить желудок. Ничего не вышло. Я только корчился в сухих рвотных позывах. Наконец судороги прекратились, и я уткнулся головой в пол, чувствуя под щекой влажную утоптанную землю. Я закашлялся и с трудом сглотнул.
Горло пересохло; его царапало и жгло. Застонав, я открыл глаза. Надо мной нависали смолистые деревянные балки. Я не сразу сообразил, что смотрю на потолок… Я свалился с кровати и теперь лежал отчасти на полу, отчасти на перине. «Путы», стягивающие мои ноги, оказались перекрученными постельными принадлежностями – прохладной белой льняной простынёй и накинутым поверх неё покрывалом из оленьей шкуры.
Я задёргался, окончательно соскользнул с кровати и шлёпнулся на пол. Пришлось малость полежать, дожидаясь, когда мир перестанет вращаться перед глазами. Я сощурился, хотя света здесь было всего ничего. Исходил он от низкого камина напротив кровати. В камине пылали дерево и торф, наполняя воздух запахом копчёной грязи.
Сама комната была незнакомой и почти пустой: лишь кровать, с которой я упал, хлипкий деревянный стол и стул. В углу у камина лежал тюфяк, а на нём – второе скомканное покрывало из оленьей шкуры.
Каминная полка – прогнувшаяся кедровая доска – абсолютно пуста. Стены комнаты сложены из саманного кирпича: глина, перемешанная с соломой, слегка побелённая известью. Единственная дверь ведёт на улицу. Скважина под дверной ручкой прикрыта ржавой железной пластиной.
Где я?
Я попытался вспомнить, как сюда попал, но стоило сделать мысленное усилие – и голова снова закружилась. Я заполз обратно на кровать и распластался на ней, делая вдохи-выдохи и борясь с тошнотой.
По крайней мере, тут было тепло. Я вспомнил сон о ледяной равнине и вздрогнул, натянув на себя оленью шкуру. Лишь теперь я обратил внимание на свою одежду. На мне были простая серая рубаха, бриджи и чулки. Всё незамысловатое, из некрашеной шерсти, и всё мне велико. Это не мои вещи! Откуда они взялись? Где я нахожусь?
Я опять попытался вспомнить – и мир снова закружился перед глазами. Я застонал и закрыл глаза, пережидая приступ тошноты. Некоторое время я лежал неподвижно, раскинувшись на перине. Она была мягкой – из гусиного пуха. Странный комфорт, неуместный среди прочей немудрящей обстановки. Не то чтобы я собирался жаловаться…
И кому ж ты будешь жаловаться?
Я сел на кровати. От резкого движения снова загудела голова. Последний вопрос был задан вслух.
Мужской