Мамин голос – такую интонацию я зову «с перекошенным лицом»:
– Инна, вставай срочно! Скорее сюда!
– Ну что-о, господи, за пожар…
Ни-че-го себе!
Десять минут в башке единый вопль: «Ничего себе, мать-перемать!»
На пороге квартиры – коробка из-под бананов. Пищит. Мама пошла было выносить мусор, споткнулась о коробку – та вякнула. Моя родительница, не побоявшись ни чеченского теракта, ни чего бы то ни было, открыла верхние створки и взвыла сиреной. В каком-то грязном одеяле – младенец. На животе, подобно ценнику из магазина, пришпилен белый листок. Мать читать, что в нем, не стала – естественная реакция человека, – а бросилась выдергивать из спячки меня, видно, печенью почуяв, что экзотическое нынче деяние связано со мной. А я пялилась на весь комплект – упаковочная тара, тряпки, темно-бордовая мордашка и белая блямба наверху – и знала заранее, какие слова увижу, если соблаговолю наклониться и детку на руки взять. Но человечьего детеныша поднимать страшно – он такой чрезмерно настоящий, слишком живой, с ним – только очень осторожно, а откуда в моих не знавших грудничков руках бережность?
Мать опередила меня («Ну что же ты стоишь? Давай его хоть в дом внесем…»), подхватила «посылочку» с пола, и я прочитала то, к чему была готова:
«Инна, я решила, ей с тобой будет лучше. Назови как хочешь. Претензий не имею. Беспокоить тебя не буду. Может, еще встретимся, если это будет по природе, а нет – бай-бай.
Мне говорили, нужен отказ от ребенка. Короче, не въеду, как его писать. Как смогла, так и написала. Адрес твой мне Пашкины друзья сказали. А Пашку я с тех пор не видела».
Из-под первой записки – в точности аптечные навороты на микстуре – выглядывает вторая:
«Я, Митяева Дарья Викторовна, отказываюсь от своей дочери, родившейся 4 мая этого года. Я хочу, чтобы ее воспитала гражданка журналистка Инна Степнова, отчества не знаю. Обещаю И. Степновой не мешать и ребенка не отбирать. Делаю все сознательно.
13 мая 2001 года».
Типа подпись – страшная каля-маля.
Сучка! Найти и убить. Задолбить ногами…
– Господи боже, этого не хватало! Что за люди, ну что за люди! Как можно бросить такое чудо! – это мать во время моих раздумий втащила «люльку» в прихожую, вынула тельце, давай разворачивать… Кому как, конечно, по мне, чудо какое-то неаккуратное. Страшненькое, под стать банановой коробке, одеялу и…
Рвотный позыв сдержала только утренняя пустота желудка – пуповина новорожденной, сантиметров едва не двадцать, завязана отвратным узлом. Где же Дашка, паскуда, рожала?.. Ох, как мама причитает!
Безымянная Пашкина дочь издает невнятные страдальческие звуки и корчится у мамы на руках. Одеяло сзади мокрое. Мне это кажется трагедией:
– Мам, смотри, она описалась! Что делать?!
– Она не раз описалась за ночь, – сердито откликается мать. – С детишками это, знаешь ли, бывает, и голосок свой умерь, а то она может даже обкакаться.
Маменька