Люба замахнулась на него как будто в ярости, они с минуту боролись, Димка хохотал. Потом они успокоились, Димка разлил еще вина по стаканам.
Марик почти не пил, а у Григорьева уже горячо кружилась голова. Комната, лица, звуки голосов разноцветно и гулко колыхались вокруг. Он думал о том, что Димка много пьет, и сам он тоже – поддается ему. И еще думал о том, что всего полгода прошло после школы, а они трое уже отделены друг от друга. Марик – своей наукой, он сам – любовью к Нине, Димка – своей неудачей, вином (зачем он столько пьет!), этой девицей…
Димка уже не хохотал. Он гладил Любочку по толстой спине, гладил всё ниже, и что-то говорил, говорил, точно воркуя, склоняясь к ней. А она, хоть кривилась в едкой улыбочке, притихала под его рукой, словно кошка.
Да, они разъединены, их быстро разносит в стороны течением. Неужели ничего уже не сделать?..
Вдали, в темноте, медленно двигались по Пулковскому шоссе – от Ленинграда и к Ленинграду – светлячки автомобильных фар. Кто-то минует поворот к аэропорту. Кому-то не нужно улетать.
Невидимым громовым шаром покатился по бетону разбегающийся лайнер. Дикторша прокричала объявление очередной посадки. Он невольно прислушался. Нет, конечно, это еще не его рейс.
Аля заметила, как он машинально вскинул голову и на миг застыл в напряжении. Губы ее искривила усмешка.
– Чего ты хочешь? – ощетинился Григорьев. – У меня через двадцать минут посадка! Я усталый, злой, мне ночь не спать – с самолета на завод! Зачем приехала? Если надумала уйти, могла бы подождать с таким радостным известием, пока вернусь! Или так не терпится почувствовать себя свободной?
Он ждал, что Аля в ответ заведет свое обычное: «А тебе обязательно – либо черное, либо белое! Если не кидаешься тебе на шею, значит, уходи прочь! Ты думаешь только о себе, ты устал, конечно! Мое состояние тебя не интересует…» Даже на это он был бы сейчас согласен.
Но она сказала, не то спрашивая, не то утвердительно:
– А тебе обязательно хочется, чтобы я была виновата. Тебе так будет легче.
Лето 1965-го было такое холодное и дождливое, какие даже в Ленинграде выпадают редко.
В начале июня провожали Димку в армию. Григорьев привез в подарок блок «Трезора», самых лучших тогдашних сигарет – болгарских, длинных, с фильтром.
– Ты что! – засмеялся Димка. – Лучше бы «Памира» купил по десять копеек! «Трезор» среди солдатиков не покуришь: только достанешь – пачку вмиг расхватают!
В комнате, где они когда-то занимались, у накрытого стола сели на прощанье вчетвером: Димка, Стелла, Александра Петровна и Григорьев. Марик не приехал, у него уже началась сессия, назавтра – первый экзамен. Марик только позвонил. Телефон висел в коридоре, Димка выбежал туда, и слышно было, как он кричит в трубку: «Спасибо, Тёма! Спасибо, старичок! Обязательно!..»
Коротко постриженный Димка, несмотря на возбуждение, был каким-то непривычно сосредоточенным. Почти не пил.
Григорьев смотрел на него, и