– Может, из-за этого мы и расстались.
Её тонкая ладошка легла на моё плечо:
– А я? Со мной тебе есть, о чём поговорить?
– Не знаю, – снова вздохнул я, – пока не знаю…
Перед тем, как заснуть, я некоторое время раздумывал о том, что скажу утром, когда мы проснёмся. Наверное, она не успокоится и станет выяснять, что я думаю и насколько интересно мне общаться с ней. И мне ответить будет нечего. Пока нечего.
Когда я проснулся поздним утром, никого рядом со мной уже не было. Лишь на столе, рядом с телефоном, лежал листок, вырванный из блокнота, и на нём всего несколько слов:
«Прости, но нам не о чем с тобой разговаривать».
Единожды солгав…
Этот рассказ – не документальное повествование, но основан на рассказах моего отца. Многое взято из его биографии, но не всё. Диалоги и некоторые детали придуманы мной. Но это ничего не меняет в общей картине событий… Нижайший мой поклон ветеранам и вечная память участникам и жертвам великой и проклятой Второй мировой войны, раскрывшей в людях не только высочайшую степень героизма и самопожертвования, но и неизмеримые глубины подлости, низости и коварства. А ведь об этой второй составляющей мы как-то всегда стыдливо умалчиваем…
Последние ночи Гирш не спал. Или всё же спал – точно он этого не помнил, потому что вокруг него стояла необычная тишина. Никаких звуков не было. Даже привычного перешёптывания соседей по нарам, кашля и стона больных. Или он этого просто не слышал из-за слабости.
Правда, где-то на второй день (или третий) он попросил соседа справа принести попить, и тот, кряхтя и тихо матерясь, отбросил тряпьё, которым накрывался, и принёс ему кружку ледяной воды из бочки, стоявшей у входа. Не открывая глаз, Гирш проглотил пару глотков, и его стало тошнить. Но он сдержал тошноту и снова провалился в привычную полуявь-полусон.
На третий день двери барака распахнулись, и внутрь хлынул свет и чистый холодный воздух.
– Живые есть? – весело спросил чей-то незнакомый голос по-русски.
В их бараке по-русски почти никто не разговаривал, потому что здесь находились только польские и венгерские евреи. Бараки с русскими военнопленными находились в другом конце лагеря, где Гирш никогда не был. Огромную территорию занимал Аушвиц, и никто даже не знал, какую.
– Если есть живые, выходите, – продолжал тот же голос, но уже не так весело, – всё, братцы, вы теперь свободны. Конец войне…
Гирш оторвал голову от досок и попробовал выглянуть в проход, откуда доносился голос, но сил не было, и он снова закрыл глаза.
– Поднимайся, – толкнул его сосед, – нас русские освободили. Наконец-то…
Гирш открыл глаза и повернул голову к соседу:
– Ты кто? Раньше тебя тут не было…
– Умер твой прежний сосед, вот я и занял его место.
Ни о чём раздумывать сейчас не хотелось, и даже известие о долгожданном освобождении, о котором все последние месяцы перешёптывались в бараке, и избавление от неминуемой смерти в лагерном крематории почему-то не радовали