И он еще раз саданул кулаком по двери. Но она была мощная, тяжелая, рассчитанная, наверное, на осаду. Кулаком ее точно было не пробить.
– Ты в моей спальне заперлась Амина! – прорычал герцог. – Там все мое! Там мои деньги!
– Поспишь в другом месте. А сокровища твои мне не нужны, – Сказала я, выдвигая ящик комода, и обозревая его ценное содержимое, – все что найду, я сейчас в окно выброшу, так что иди, лови.
И, судя по частым тяжелым шагам, и удалявшемуся лязгу доспехов, он действительно побежал.
Стащив с кровати простынь, я принялась складывать в нее все деньги и драгоценности из ящиков комода, какие-то бумажки, подписанные корявым росчерком – видимо долговые расписки, одежду, которую я нашла в массивном, как главное хранилище банка, шкафу. Завязав все в один тюк, я подтащила его к окну и кинула вниз. Этаж был – как я подсчитала по разрозненным окнам, – шестой или выше. Видимо, я находилась в донжоне, главной башне.
– Ничего твоего мне не надо! – крикнула я герцогу, копошившемуся около тюка, и плюхнулась на пол.
Вроде, все складывалось не так уж и плохо. Кормить Амину будут – я это знала из романа. О такой, неуместной для любовного фэнтези подробности, как отправление естественных надобностей, текст этот, конечно, умалчивал, но покопавшись под кроватью, я нашла шикарный серебряный ночной горшок – тяжелый такой, литой. Выливать его, конечно, придется прямо на двор – но сами же меня похитили, пусть на себя и пеняют. Единственное, что воды в умывальнике было мало, тут приходилось рассчитывать только на дождь. Ну и на то, что Амине вместе с едой будут спускать воду, а не вино.
Почему спускать – герцог, как я помнила, не придумает ничего лучше, как спускать корзину с едой сверху, с крыши. Дверь-то я не отпирала, а ломать ее он боялся – вдруг я действительно выпрыгну в окно. Не уверена, конечно, что я на самом деле повторила бы этот подвиг, все-таки ощущение смертельной пустоты под ногами еще жило в моем сердце… да и не Амина я была, и, например, морить себя голодом, защищая свою честь, я бы точно не смогла бы.
Но мне и не пришлось. Солнце уже клонилось к закату, когда сверху раздался тихий скрежет – с таким веревка трется о жесткую поверхность. Медленно-медленно сверху спускалась большая, объемная, и, видимо, хорошо нагруженная корзина. Я не ела целый день, и поэтому, когда корзина, опасно накренившись, чуть не опрокинула свое содержимое, сердце у меня екнуло.
– Екарный бабай! – раздалось сверху.
Глава 8.
Вроде бы что такого – человек чуть не уронил корзину, и ругается. Все могут ругаться. Герцог, например, говорил «черт подери».
Но одно дело «черт подери», и совсем другое «Екарный бабай»
«Просто герцог, он же дворянин, вот и ругается культурно», – говорила я себе, прижимая руку к часто забившемуся сердцу. «Ага» – отвечал мне мой внутренний голос, – «Герцог прямо образец культуры». «Но ведь там, наверху, слуга герцога (я знала об этом из романа), тот самый, последний (последний ли?)мучитель /воздыхатель Амины. Слуга – значит он из народа. И ругается по-простонародному».
Но