Клеопатра вздохнула, что-то пробормотала, икнула… Так много слез, и все о Цезаре! «Это трогательное маленькое существо, видимо, меня любит. Надо же! Она любит меня! Для нее я стал мужем, отцом, дядей, братом. Ведь у Птолемеев все так переплетено! Я этого не понимал. Думал, что понимаю. Но нет. Понимание только приходит. Фортуна взвалила заботы и беды миллионов людей на ее хрупкие плечи, она не оставила ей выбора, как и я когда-то не оставил выбора Юлии. Она – избранная богами царица, и ее власть освящена традициями более древними и более чтимыми, чем любые другие. Она – богатейшая женщина в мире, имеющая абсолютную власть над человеческими жизнями. И в то же время она – крошка, ребенок. Римлянину не понять, что с ней сотворили два с лишним десятка лет дворцовой жизни. Убийства, инцест тут в порядке вещей. Катон с Цицероном твердят, что Цезарь жаждет стать царем Рима, но они не имеют понятия, что значит быть настоящим царем. Настоящее царствование так же далеко от меня, как далека от меня эта крошка, лежащая рядом. С моим – вот странность! – ребенком во чреве. О, – подумал он вдруг, – я должен встать! Нужно выпить немного сиропа, который принес мне Аполлодор, – сок арбуза и винограда, выращенных в льняных теплицах».
Голова его снова легла на подушку, он повернулся и стал смотреть на Клеопатру. Середина ночи, а не так уж и темно. Большие внешние панели раздвинуты, свет полной луны льется в спальню, превращая ее кожу не в серебро, как у римлянок, а в светлую бронзу. Приятная кожа. Он протянул руку, погладил, еле касаясь, провел рукой по ее животу.
«Шесть месяцев. Живот еще не очень растянут и не блестит, как у Цинниллы перед рождением Юлии, а после нее – Гая, пришедшего в мир мертвым, потому что у нее повысилось внутриутробное давление. Мы сожгли ее вместе с ребенком, а потом сожгли мою мать, мою тетку Юлию и меня заодно. Не Цезаря. Только меня.
У нее выросли изумительные маленькие грудки, круглые и твердые, как небольшие шары, а соски приобрели темно-сливовый цвет, сравнимый лишь с цветом кожи эфиопов, что держат над ней опахала. Наверное, в ней есть и эта кровь. И ее, может быть, даже больше, чем той, что от Митридатов и Птолемеев. Великолепная на ощупь живая ткань, плоть, назначение которой гораздо выше, чем просто доставлять удовольствие. Я – часть ее, она носит моего сына. О, мы слишком рано становимся родителями! Только теперь наступило время наслаждаться детьми и обожать их матерей. Требуется много лет и много сердечных мук, чтобы понять это чудо жизни».
Ее распущенные волосы раскинулись прядями по подушке. Не густые и черные, как у Сервилии, и не та огненная река, в которую