Послушайте – я песню вам спою,
Историю давно прошедших лет,
О гордом Ланре, сильном, словно сталь,
О том, как меч его сверкал в бою,
Как бился он, как пал и вновь восстал,
Влеком любовью к собственной стране,
Он снова пал и скрылся в черной мгле…
Спою о Лире, о его жене —
По зову Лиры он пришел назад,
Пройдя через теснину смертных врат…
Отец взял дыхание и выдержал паузу с открытым ртом, как будто собирался продолжать. А потом расплылся в коварной ухмылке, наклонился и убрал-таки лютню. Люди взвыли и принялись канючить, однако все и так понимали, что им крупно повезло услышать хотя бы это. Кто-то грянул плясовую, и протесты утихли.
Мои родители танцевали друг с другом, ее голова на его груди. Оба с закрытыми глазами. Они выглядели абсолютно счастливыми. Если ты сумел найти такого человека, которого ты можешь обнять и закрыть глаза на весь мир вокруг, ты и впрямь счастливчик. Даже если всего лишь на минуту или на день. Когда я думаю о любви – даже теперь, много лет спустя, – я всегда представляю себе именно их, тихо покачивающихся под музыку.
Потом с моей матерью танцевал Бен. Двигался он уверенно и величаво. Меня поразило, как красиво они смотрятся вместе. Бен, старый, седой, пузатый, с морщинистым лицом и полусожженными бровями. И мать, стройная, свежая, яркая, бледная и гладкокожая в свете костра. Они дополняли друг друга, как две противоположности. Мне больно было думать, что я, возможно, никогда больше не увижу их вместе.
К этому времени небо на востоке начало светлеть. Все собрались прощаться.
Не помню, что я ему сказал перед тем, как мы уехали. Я знаю, это звучало удручающе неуместно, но я видел, что он понял. Бен заставил меня пообещать, что я не стану навлекать на себя беды, балуясь с тем, чему он меня научил.
Он наклонился, обнял меня, потом потрепал меня по голове. Я даже был не против. Отчасти в отместку, я попытался пригладить его брови – мне всегда хотелось это сделать.
То, как он изумился – это было потрясающе! Бен снова сгреб меня в охапку, потом отступил.
Мои родители обещали, что, когда мы снова окажемся в здешних краях, непременно заедем к ним в городок. Все актеры дружно сказали, что уж их-то уговаривать не придется. Но, как ни юн я был, я знал правду. Пройдет много-много времени, прежде чем я снова увижу Бена. Годы!
Я не помню, как мы тронулись в путь в то утро, но помню, как пытался уснуть, и как одиноко мне было, и как сладко и горько ныло сердце в груди.
Проснувшись далеко заполдень, я обнаружил рядом с собой сверток, завернутый в мешковину, перевязанный бечевкой, а сверху – яркий листок бумаги с моим именем, который флажком трепетал на ветру.
Раскрыв сверток, я узнал обложку книги. То была «Риторика и логика» – книга, по которой Бен учил меня спорить. Из всей его скромной библиотечки в десяток книжек эта была единственная, которую я не прочел от корки до корки. Я ее терпеть не мог.
Раскрыв книгу, я увидел на внутренней