свой долг, он схватил его за грудь камзола, отшвырнул в сторону и вошел. Она стояла посреди комнаты, одетая по какой-то странной иронии, как невеста, во все белое, но ее платье было не таким белым, как ее лицо. Глаза ее были подобны двум черным пятнам; они строго и испуганно посмотрели на дерзкого, который не принял отказа. Губы ее раздвинулись, но у нее не было для него слов. Она смотрела на него с ужасом, парализовавшим его смелость. Наконец, он заговорил: – Я вижу, – сказал он, – что вы слышали ложь, передающуюся по всей местности. Это плохо, но я вижу, что вы поверили ей, а это еще хуже. Она продолжала холодно смотреть на него, полная негодования, – этот ребенок, который два дня тому назад лежал у него на груди и смотрел на него с верой и обожанием. – Розамунда! – воскликнул он, подходя к ней, – Розамунда, я пришел, чтоб сказать вам, что это ложь. – Вам лучше уйти, – сказала она, и в ее голосе было нечто, что заставило его задрожать. – Уйти? – повторил он. – Вы велите мне уйти? Вы не хотите выслушать меня? – Я несколько раз соглашалась выслушать вас, я отказывалась выслушать других, которые знали лучше меня, и не обращала внимания на их предостережения. Нам больше не о чем говорить. Я молю бога, чтоб они арестовали вас и повесили. Он смертельно побледнел. Первый раз в жизни он почувствовал страх, все его огромное тело дрожало. – Пусть они повесят меня, я буду рад этому, раз вы поверили. Они не могут сделать мне больнее, чем делаете вы. Повесив меня, они не отнимут у меня ничего для меня ценного – раз ваша вера в меня исчезла при первых донесшихся до вас слухах. Он увидел как ужасная улыбка искривила бледные губы. – Это мне кажется больше, чем слухи, – сказала она. – Розамунда, клянусь вам своей честью, что я не принимал участия в убийстве Питера. Пусть бог накажет меня на этом самом месте, если это неправда. – По-видимому, – услышал он за собой суровый голос – вы так же мало боитесь бога, как и людей. Он обернулся и увидел сэра Джона Киллигрю, вошедшего вслед за ним. – Итак, – сказал он тихо, и глаза его сделались твердыми и блестящими как агат, – это дело ваших рук. – Дело моих рук? – спросил сэр Джон. Он закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по комнате. – Сэр, мне кажется, что ваша дерзость и ваше бесстыдство перешли все границы. Ваше… – Довольно, – прервал его сэр Оливер, ударяя по столу своим огромным кулаком. Его вдруг охватил гнев. – Вот как вы заговорили. Вы приходите сюда в дом умершего, в дом, который вы наполнили печалью. – Довольно, или здесь действительно произойдет убийство!
Вид у него был ужасен. И сэр Джон отступил. Но сэр Оливер тотчас же овладел собой. Он повернулся к Розамунде. – Простите меня, – взмолился он, – я сошел с ума, сошел с ума от беспокойства. Я не любил вашего брата, это верно. Но как я поклялся вам, так я и поступил. Я принимал от него удары и улыбался. Не далее как вчера он оскорбил меня публично – он ударил меня по лицу своим кнутом – след еще виден. Тот, кто скажет, что я не хотел его за это убить, лжец и лицемер. Но мысль о вас, Розамунда, мысль, что он ваш брат
