Через время мимо нас – благо что мы вовремя перескочили на другую сторону забора – возвратились конные стражники, а потом в сторону земской больницы провезли на телеге несколько призывников, похоже раненные, а над одним из них, надрываясь, голосила пожилая крестьянка в старых лаптях на босу ногу.
– Должно быть, насмерь-ть его побили, и на фронте не был, а побитым стал, – сказал Григорий. – Вот так порь-аботали «защитники» отечества.
– Им тоже досталось крепко, – ответил я: у многих конных стражников побиты головы, руки…
Вечером, когда в городе всё утихло, я пересказал своим, что мы видели совсем вблизи.
– Это всё работа агитаторов против войны, – сплюнул под телегу Клим. – А мне кажется, что в этом деле протеста они ни черта не смыслят, эти студенты, умнее царя и министров хотят быть. Если немцы полезли на нас, значит, надо их бить, вот и вся тут политика. Мало нам позора пришлось терпеть от японцев. А так, чего доброго, снова всякая немчура да турки нам на голову сядут и Москву заново пожгут. Не-ет, – протянул Клим, – дулю им под нос, за русскую честь есть ещё кому постоять.
– Стойте, стойте, – тихо, будто никому конкретно, проговорила Марийка. – Может, вам крестики на грудь повесят, а может, деревянные над могилками поставят где-нибудь на берегах важного богатым купцам пролива Дарданеллы. Только родным от этого легче не станет, только жизнь в стране от разрухи лучше не будет, вот в чём горе людское.
Да, действительно, впереди оказалась долгая тёмная ночь неизвестности. Мы повесили головы от тоски предстоящей разлуки, а через несколько дней на нас надели серые шинели, перетянули тугими брезентовыми ремнями, научили нас маршировать, петь строевую песенку про соловья-пташечку, показали на соломенных чучелах, как колоть штыком противника. И тронулся наш воинский эшелон далеко на запад, в неведомые нам прежде края. Думал ли я тогда, осенью четырнадцатого года, что оставляю мать, жену и сына Стёпушку на долгие годы, на жуткие годы страданий и крови? Нет, не думал. Офицеры говорили нам, что побьём немцев и их союзников-австрийцев быстро, к Рождеству Христову непременно вернёмся по домам.
Да судьбе угодно было распорядиться совсем по-иному.
Белый водоворот
Это был ужасный, холодный день, хотя подобных дней уже пережили мы немало, кошмарных и жутких: тысячами гибли солдаты ни за понюшку табаку, но зато с воинственными криками: «За веру, царя и Отечество!»
В то утро ещё с ночи моросил дождь. Дул противный «столичный», как мы его называли, северный ветер, и вода бежала у нас по спинному желобку. Не согревала больше мокрая задубевшая шинель. Липли к телу мокрые грязные брюки. Наступали мы под дождём, а немцы в упор расстреливали нас из пулемётов. Падали вокруг меня серые шинели на грудь или, согнувшись,