Конечно, тут есть о чем поспорить.
Но это в другой раз, когда на душе не будет так тягомотно и тревожно.
И – опять же летуче, – чтобы только заполнить собой паузу в угрызениях, вспомнились где-то прочитанные, однако сразу же легшие на душу стихи:
Когда просто лепило,
Я терпел снегопад.
Когда робко слепило
И желание было
Воротиться назад.
Вот тогда-то случилось
То, чего не понять.
Как прибавилась милость,
Чтобы разум отнять.
Боже!
Делаешь что же
Ты со мною всерьез.
Он молчит.
Лишь по коже
Пробегает мороз.
Он подошел к окну.
Увидел воробьев.
Обсидевшись, они скоро не улетают. Вспорхи на предмет мыка делают. И не больше. И потому любая ветка от их шевеления сатанеет.
И Володя неожиданно изрек, видимо, то, что тяготило его душу:
– События лучше не торопить. Тогда они наступают неожиданно.
Стук в дверь раздался какой-то вкрадчивый.
Грешным делом, Володя думал, что это к нему пришел тот станичник с увертливыми глазами.
Но на пороге возникли те, кого он надеялся вскорости увидеть, хотя и не ждал.
– Владимир Ильич Ульянов? – спросил один из вошедших и протянул ему некий листок, написанной на гербовой бумаге.
– Ознакомьтесь, – сказал.
А чего там знакомиться. Было уже ясно, что это ордер на арест.
– Вы мне можете сформулировать, за что я подвергаюсь аресту? – спросил Ульянов.
– Вам об этом скажут в участке, – произнес тот, что показывал ему ордер.
– А на каком основании я арестован? – опять – нарывуче вопросил Ульянов.
– Вы собирайтесь, голубчик! – почти по-отечески сказал старший из вошедших.
И Володя не стал их задерживать.
Глава семнадцатая
1
Володя Ульянов уже заметил, что самым грандиозным состоянием любой реки является ледоход.
Он как бы свергает с престола зиму, но вместе с тем показывает величие, которым она обладала, пока не рухнула под напором темных, вернее, мутных сил обезумевшей воды.
С грустью, кажется Володе, зиму провожают все же те, кого она в свое время вытеснила от родных гнездовий, – это грачи.
Вон как они раскаркались, провожая торосящиеся или плывущие крыги.
А некоторые, все в знак той-то любви, садились на льдины, торжественно вышагивали на них, а потом, с тем же карком, поднимались в воздух и прощально махали им крылом.
Вороны к реке относились если не сдержанно, то уж, во всяком случае, без восторга.
Только заметив что-либо сугубо напоминающее бросовую еду, они летели в том направлении, где она им приблиснилась и, увидев вблизи, что это что-то из другого свойства, разочарованно поигрывая голосом, возвращались к берегу, где еще долго с недовольным видом озирались кругом.
А сороки хоть и не в массовом порядке,