Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марья Ивановна молилась Богу и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипли половицы, подкрался къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.
– На что похоже? Ну можно ли, услышатъ тетинька, – говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь, вдь я вся твоя». И это только понималъ Валерьянъ и просилъ отворить.
Она отворила. Онъ зналъ, несомннно зналъ, что онъ длаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ вс длаютъ и такъ надо длать. Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой, суровой рубашк съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе этихъ какъ бы каменныхъ напряженныхъ мускуловъ, поднимающихъ ея руки, и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.
– Ахъ, не надо, пустите, – говорила она и сама прижималась къ нему........
Да, было стыдно, и гадко, и грязно. Куда двалась та чистота весенняго снга, которая была на ней?
–
Пробывъ 5 дней, онъ ухалъ. Онъ узжалъ вечеромъ. Поздъ Николаевской дороги отходилъ со станціи, которая была въ 15 верстахъ отъ имнья Марьи Ивановны, въ 4 часа утра. Валерьянъ провелъ съ ней всю прошедшую ночь, но днемъ онъ не видлся съ ней наедин и не простился съ нею. Онъ усплъ только сунуть ей въ пакет 25 рублей. Онъ радъ былъ тому, что нельзя было видть ея. Что бы онъ могъ сказать ей? Оставаться больше нельзя было. Жить вмст нельзя. Разстаться надо же. «Ну чтожъ, останется объ ней пріятное воспоминаніе», – такъ думалъ онъ. Посл15 вечерняго чая онъ ухалъ. Дорога была16 дурная, лсомъ по вод, и кром того дулъ сильный холодный втеръ. Погода была одна изъ тхъ апрльскихъ, когда все стаяло и стало подсыхать, но завернули опять холода. Дорогой на лошадяхъ онъ, разумется, не могъ не думать о ней.17 Влюбленности не было той, которую онъ испытывалъ до обладанія ею, но было пріятное воспоминаніе. Особенно пріятное потому, что онъ зналъ, что это считается очень пріятнымъ. О томъ, что съ ней будетъ, онъ совсмъ не думалъ. Ему не надо было отгонять мысли о ней. Съ свойственнымъ молодости вообще и ему въ особенности эгоизмомъ,18 ихъ не было. Онъ совсмъ не думалъ о ней; онъ думалъ только о себ. Онъ зналъ, что это всегда такъ длается, и былъ совершенно спокоенъ и думалъ о поход, который предстоялъ, о товарищахъ19 и о ней, о пріятныхъ минутахъ съ нею. Онъ пріхалъ20