Мороз опешил. Даже Лисицкий встрепенулся. Но Марешко, с самого начала понявший, о чём пойдёт речь, лишь кротко вздохнул:
– И всё-то ты, Серёженька, сердцем принимаешь. А мы ведь товарищи.
– Чего?! – поразился Рябоконь, поворачиваясь правой стороной лица, которую, захватив кусок брови, пересёк тонкий, жилистый шрам. И когда Рябоконь оживлялся и быстро говорил, правая щека двигалась не в такт с левой, а чуть опережая. Смотреть на это было жутковато. – Он, курва, чего удумал? Материалы чужие тибрить. С каких это пор ты строительство стал курировать?!
– Так беспокоить тебя не хотелось, Серёженька, – расстроился Марешко. – Материальчик-то мелкий, пустяковенький. Прорабчик досок для дачи вывез. Тут же и попался, тут же и признался. И сумма какая-то смешная – чуть ли не сорок пять рублей.
– Пятьдесят три! Пятьдесят три рубля, паскуда! – совершенно не владея собой, загремел Рябоконь. – Ты мою “палку” себе на учёт поставил[7].
— Ладно, Серёга! Прости старому лису, – попытался разрядить обстановку Лисицкий. – Год до пенсии мужику.
Марешко благодарно закивал, будто ему сейчас сказали нечто приятное, просто-таки умасливающее душу.
– У меня у самого последняя десятка пошла! Вон демобильские зарубки делать начал, – непримиримый Рябоконь ткнул в косяк, истыканный ножом. – А только подлянки никому не кидаю.
– Ну, уж и подлянки, – осторожно обиделся Марешко. – Хочешь, ставь себе эту “палку” на учёт. Подумаешь, находка.
– Так чего, отдаёшь?
– А то из-за всякой ерунды ссоримся, ссоримся.
– Значит, не отдаст, – мрачно констатировал Рябоконь. – Этот паучило чего под себя подгрёб, так уж не выпустит. А ведь человеком при Котовцеве был: “головку” вагонзавода обложил и затравил в одиночку, – не стесняясь присутствия Марешко, припомнил Рябоконь. – Равнялись мы на тебя, скотина!
Марешко зябко, едва заметно скосившись в сторону выхода, поёжился.
– И в лапу не брал! А теперь рад бы, да не дают, поди, – не за что! Вот только и осталось последнее – “палки” у корешков тибрить.
Он замолчал: под прозрачной кожицей на лице Марешко – словно подсветка включилась – расцвели и зашевелили отростками обширные кусты капилляров. Тяжёлое молчание наполнило комнату.
– Воды? – догадался Мороз.
Марешко жестом отказался.
– Всем нам… досталось, – тихо произнёс он.
– Да, я чего зашел-то, ребята, – сделав над собой усилие, Марешко слабо улыбнулся. – Агент мне только что позвонил: в горсаду нацмены-цветочники появились. Тариэла видели.
– Сильна твоя фортуна, парень! – Лисицкий вскочил.
– Если еще зацепим, – Рябоконь, сомневаясь, покрутил тоненькую папочку. – Будем документировать или ну его?..
Метнул папку в сейф.
– Я прихвачу понятых и зайду от набережной! –