На счастье, дверь в палату открылась и вошла Грета. Ньюман, как ни прискорбно было его положение, почувствовал себя по-настоящему счастливым! Ну, все, его мучениям придет конец! Он сможет объяснить медсестре, чтобы та прогнала ненавистную птаху! Грета опытная сиделка и поймет его. «Сейчас, показать глазами… еще раз, еще и еще, так, да… да… кажется поняла!», – возликовал больной, когда медсестра, внимательно наблюдая за движениями его глазных яблок, пошла к окну.
– Душно, да, господин Ньюман? Да, конечно же, здесь душно! Как же я сама не догадалась… Сейчас, потерпите секундочку, сейчас я открою окно, и вам будет хорошо», – успокаивающе-заботливо ворковала медсестра, широко открывая створки окна и вместе со свежим воздухом впуская в палату громкий и отчетливый, показавшийся ей таким жизнерадостным стук: «Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук…» и снова: «Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук…».
31.10.2012.
Голуби и белки
В этой северной стране и в этом городе я оказался первый раз в жизни. Мне несказанно повезло прилететь сюда в командировку на целую неделю, и теперь я вовсю наслаждался окружающим комфортом, красотой и порядком. Днем я работал, а по вечерам гулял по тихим живописным улочкам центра, широким магистралям торговых районов, любовался особняками викторианского стиля, наслаждался кофе и сладостями в открытых уличных кондитерских. Мне нравилось здесь все: и англо-франко говорящий люд, и женщины афро-европейской наружности, вальяжно шествующие по улицам с длинными тонкими сигаретками в еще более длинных и тонких мундштуках, и бородато-кудрявые мужчины с небрежно повязанными шарфами, позволяющими себе заказывать в ресторанах коньяк в обеденное время, и чисто вымытые улицы, и фасады зданий, и постмодернистские скульптуры, встречающиеся то там, то здесь.
Окружающая идиллия настолько убаюкивала, что, выходя из подземки на улицу, я даже не расстроился при виде местного бомжа, спящего у самых дверей стеклянного входа в метро. Бомж был типичным, не этим загранично-красиво-ухоженным, как все вокруг, а самым обычным – страшным. Вид нестарого мужчины, которому еще жить и жить, но уже безнадежно запущенного, больного, грязного, со следами необратимых, губительных последствий своего образа жизни на лице, в любое другое время и в любой другой ситуации вызвал бы у меня как минимум жалость и сострадание. Но сейчас, в этом образцово – организованном и богатом городе, где все тщательно продумано, я воспринял увиденное как данность: так и должно быть. Раз он здесь лежит, значит так и нужно. А иначе как? Совершенная машина городского хозяйства и социального устройства работает без сбоев!
Сейчас, сидя на скамейке в сквере возле городской ратуши, я уже позабыл о только что увиденной неприглядной сцене на выходе из метро и отдыхал, любуясь живописным, словно на открытке, видом на небольшую площадь и стоявший в центре нее памятник. Памятник был самым заурядным – скульптурой какому-то историческому или политическому,