Нюра испытывала страх и подавленность. Она боялась надвигающегося несчастья. Она уже заранее боялась людей, потому что они станут презирать ее. Боялась самой себя, потому что не находила для себя ни оправдания, ни спасения.
Единственное, чего не боялась Нюра в эту страшную ночь, – присутствия виновника ожидающих ее несчастий. Девушку не трогали его полные отчаяния стоны. Она прятала лицо в ладони, которые были перепачканы, от них пахло землей и древесиной. Запах был свеж и приятен, он даже чем-то облегчил ее тягостное положение.
Ветер на улице усилился, а Нюра заплакала. От горечи и стыда рождались слезы, слезы безнадежные и злые… У нее нет более Степки, дома, матери, братьев, сестер… Она не может к ним вернуться. От таких мыслей можно и умереть! А почему нет? Зачем жить? Только замужество может спасти ее от бесчестья! Но разве она сможет позволить себе встать под венец с окаянным Никифором, к тому ж еще женатым? Грех-то какой, Господи? Может быть, лучше кончить все сразу?
– Будь ты проклята, язва!
Никифор вскочил со скамьи, как ошпаренный, и, рыча, бросился на нее. Нюра только успела подумать, что это конец, как град тяжелых кулаков обрушился на ее голову. Девушка не пыталась сопротивляться. Она даже не закричала, только закрыла лицо руками и втянула в плечи голову.
А потерявший человеческий облик Никифор колотил ее долго и ожесточенно. При этом выкрикивал ужасные ругательства с каким-то сатанинским торжеством и злобной радостью:
– На те, змеюка! На те, тварь подколодная!
Он перестал ее бить лишь тогда, когда Нюра замерла у его ног на полу, тихо всхлипывая. Словно очнувшись, казак склонился над ней и встал на колени. Злое лицо Никифора вдруг сделалось недоуменным, и он закусил губу, точно боялся расплакаться. Затем поднял Нюру с пола, прижал ее к себе и бережно уложил на постель.
– Ох, прости ты меня, касатушка! Ежели хошь…
Он не договорил, а уткнулся лицом ей в ноги. А Нюра закрыла распухшие глаза и с горечью поняла, что молодость ее в эту ненастную ночь кончилась безвозвратно.
Через месяц наступил день первого празднования, первых итогов. Но с самого утра Крыгин испортил всем настроение. Ему, видите ли, не понравилось, как посмотрела на него жена, за что он поверг ее оземь увесистой оплеухой.
Не на шутку распалившись, казак схватил Устину за косу и потащил к реке, изрыгая проклятия и угрозы. Но тут Данила Осипов преградил ему дорогу и, укоризненно покачав головой, сказал:
– Далеко ли собрался, кум?
– Отоды. – Крыгин окинул его недобрым взглядом и покрепче намотал косу Устины на руку.
– Отпустил бы жинку, Гаврила!
– А те че надо? – Крыгин вначале удивился, но потом его брови поползли к переносице. – Не лезь, куды не зовут!
Отпустив жену, он