Предоставленная самой себе, я неизбежно пропустила бы шанс, полностью лишенная как импульса практичности, так и амбиций, смогла бы просидеть двадцать лет, преподавая азы, перелицовывая шелковые платья и создавая по просьбе девочек причудливые наряды. Не стану утверждать, что глупый отказ оправдывался полным довольством: работа не доставляла мне ни интереса, ни радости, – однако отсутствие серьезной тревоги и личных переживаний уже представлялось огромным благом, а свобода от тяжких страданий казалась самым коротким путем к счастью. К тому же нынешнее положение сочетало две жизни: жизнь мысли и реальную жизнь. Если первая питалась странными радостями воображаемого общения с духами умерших, то привилегии второй ограничивались хлебом насущным, работой по часам и крышей над головой.
– Право, – настойчиво проговорила мадам Бек, когда я еще усерднее склонилась над выкройкой детского передника. – Оставьте вы это.
– Но Фифин ждет, мадам.
– Фифин подождет, потому что я жду вас.
Поскольку мадам Бек действительно твердо решила меня заполучить; поскольку прежний учитель давно не устраивал ее отсутствием пунктуальности и небрежностью преподавания; поскольку, в отличие от меня, она не страдала отсутствием решимости и практичности, без дальнейших возражений заставила отложить наперсток и иглу, взяла за руку и повела вниз. Оказавшись в большом квадратном холле между жилым домом и пансионатом, мадам Бек остановилась, выпустила мою ладонь, повернулась и пристально посмотрела в лицо. Я пылала и дрожала с головы до ног, боюсь, даже плакала. В действительности предстоящие трудности оказались вовсе не воображаемыми, а очень даже реальными. Одна из главных проблем заключалась в полной беспомощности перед методами, посредством которых мне предстояло преподавать. Приехав в Виллет, я сразу занялась изучением французского: днем усердно практиковалась, а по вечерам каждую свободную минуту постигала теорию – пока правила позволяли пользоваться свечами, однако до сих пор не считала, что способна свободно и правильно говорить.
– Dîtes donc, – сурово заявила мадам, – vous sentez vous réellement trop faible?[23]
Можно было бы ответить «да», вернуться в детскую и провести там остаток дней, покрываясь плесенью, однако, взглянув на мадам Бек, я увидела в выражении ее лица нечто такое, из-за чего изменила свое решение. В этот миг она предстала не столько в женском, сколько в мужском обличье. Во всех чертах сквозила сила особого свойства, и эта сила казалась чуждой, поскольку пробуждала не сочувствие, не понимание и не повиновение. Я стояла, не чувствуя себя ни успокоенной, ни побежденной, ни подавленной. Казалось, мне брошен мощный вызов противостоящего дара, и я внезапно ощутила постыдность собственной неуверенности, малодушие отказа от честолюбивых стремлений.
– Куда