– У-у! Тысяцкий в Калиновом Мосту – набольший человек по старшем посаднике!
Язычник ухмыльнулся, а Зверёныш не забыл эту ухмылку. Спустя много дней и месяцев – и то вспоминал её. Чёрная была улыбка – то ли из-за давно выбитого зуба, то ли тень так на лицо упала.
Позднее – а произошло это дня через три – некие молодцы с луками заняли среди ночи улицы вокруг двора тысяцкого. Далеко за кузнецкой слободой загомонили, истошно взвился и угас бабий крик. Заиграло по ночному небу зарево. Дыма ещё не чувствовалось, но ветер вот-вот донесёт его. Смута, как говорили, началась с торжища, что за пристанью.
Зверёныш распоряжался лучниками. На дворе тысяцкого за бревенчатой оградой, почуяв огонь, залаяли псы. Завизжала девчонка-подросток – дочка тысяцкого. Топоча, забегали по двору люди. Распахнулось над воротами слуховое оконце.
– Стреляй, – Зверёныш первым спустил лук.
Десяток стрел утыкали ворота. Оконце тут же захлопнулось. Собак дрожащими голосами уняли. Тысяцкий на всю ночь оказался заперт у себя в тереме.
Позже говорили, что погромы начались из-за буянского фавна-шелковника, который то ли обсчитал, то ли вовсе отогнал от лотков бурлака с чёрной слободки.
– Не по рылу портянки, – так и сказал, говорят. Те всей артелью обозлились, разнесли шелковникам столы и лавки и, вроде бы, убили того фавна.
Другие говорили обратное: мол, кто-то из ярыжек украл штуку шелка, а фавны и сатиры выследили его и долго избивали. Полуживой, дополз ярыжка до своих и просил всю чёрную слободку за него рассчитаться.
Третьи и четвёртые говорили своё: с разных углов торжища виделось разное. Но полгорода видели, как сатиры и фавны с воплями несли убитого по улицам. Все как один – кучерявые, узкоглазые, коротконогие, все в один голос кричали, требуя:
– Розыска! Розыска! Суда и расплаты! Розыска!
Навстречу с чёрной слободки выбирались угрюмые ярыги с дубьём и кольями. Кто-то крикнул про «козлоногих». Смута охватила весь торговый конец города. Бросив товары и спасаясь, буянские подданные фавны, сатиры, наяды, дриады и прочие укрылись в гостином дворе за высокими стенами. Гостиный двор сел в осаду, а кругом него по всем улицам загорелись дома жихарей и богартов, живших в Калиновом Мосту отродясь. Ярыги опрокинули на улицах рогатки, снесли заставы и избили цепами для молотьбы стражу.
– Разгуляюсь, кровушки отведаю! – вопил волосатый бурлак с топором, когда ломились в ворота гостиного двора.
Пробил и оборвался набат – кто-то вооружённый луком не допускал бить тревогу и сзывать городское войско. Погнали конного гонца к тысяцкому, но гонец пропал и не вернулся. Парни Зверёныша сбили его с коня на мостовую, скрутили и бросили под забором. Только толстогубый Ярец нагнулся к нему и промямлил:
– Ты это… Короче, не рыпайся. Тут всё по-правильному, по-нашему.
В ночи пламенем до неба