– Ходят слухи, что если всемилостивейший король начнет войну с тур-чанином, то князь-воевода пойдет огнем и мечом на Крым. От этих вестей радость великая во всей Украине и на Низу, – уж коли под таким вождем не погуляем мы в Бахчисарае, то уж никогда не погуляем!
– Погуляем, видит бог! – откликнулись Курцевичи.
Поручика тронуло уважение, с каким атаман отзывался о князе; он усмехнулся и проговорил более мягким тоном:
– Вашей милости, видно, мало походов с низовцами, которые вас славою покрыли?
– Малая война – малая слава, большая война – большая слава. Конашевич Сагайдачный не на чайках добыл ее, а под Хотином.
В эту минуту дверь открылась, и в комнату медленно вошел Василий, старший из Курцевичей, которого Елена вела под руку. Это был человек уже пожилых лет, бледный, исхудавший, с аскетическим грустным лицом, напоминавшим иконы византийского письма. Длинные волосы, преждевременно поседевшие от несчастий и болезни, спадали на плечи, вместо глаз зияли две красные глазницы, в руках он держал медный крест, которым начал осенять комнату и всех присутствующих.
– Во имя Бога и Отца, во имя Спаса и Пречистой Девы! – заговорил он. – Если вы апостолы и несете с собой добрые вести, привет вам в христианском доме.
– Не обессудьте, ваша милость, – шепнула княгиня, – он не в полном уме.
Василий все еще осенял крестом и продолжал:
– Сказано в Посланиях апостольских: «Кто прольет кровь свою за веру, спасен будет; кто отдаст жизнь за земные блага, ради добычи или выгоды – погибнет…» Помолимся! Горе вам, братья! Горе мне, ибо мы воевали из-за Добычи! Боже, милостив, буди нам, грешным! Боже, милостив буди… А вы, мужи, прибывшие издалека, какие вести несете? Апостолы ли вы?
Он умолк и, казалось, ждал ответа; наместник ответил, немного помолчав:
– Далеко нам до такого звания. Мы простые солдаты, готовые умереть за веру.
– Тогда вы будете спасены, – сказал слепой, – но для нас еще не настал час освобождения… Горе вам, братья! Горе мне!
Последние слова он произнес почти со стоном, и такое невыразимое отчаяние отразилось на его лице, что гости не знали, что им делать. Между тем Елена усадила его на стул и, выбежав в сени, вернулась с лютнею в руках.
Тихие звуки раздались в комнате, и, вторя им, княжна запела молитвенную песню:
И днем и ночью я к Тебе, тоскуя,
Взываю, Господи, уйми мои мученья,
Будь милостив ко мне, хотя в грехах живу я,
Услышь моленья.
Слепой откинул голову назад и слушал слова песни, которые, казалось, действовали на него, как умиротворяющий бальзам; с лица его понемногу исчезала печать тоски и отчаяния; наконец голова его упала на грудь, и так он оставался – не то во сне, не то в оцепенении.
– Если прекращать пения, он совсем успокоится, – тихо сказала княгиня. Изволите видеть, ваша милость, сумасшествие его состоит в том,