– Ради бога, отвечайте: он убит?
– Пан Кмициц ранен, – ответил Володыевский с изумлением.
– Жив?
– Жив!
– Хорошо! Благодарю вас…
И, все еще шатаясь, она пошла к дверям. Володыевский простоял с минуту, шевеля усиками и качая головой, наконец пробормотал:
– Благодарила ли она меня за то, что Кмициц ранен, или за то, что он жив? И пошел вслед за нею. Она стояла посреди спальни, как в оцепенении.
В эту минуту четыре шляхтича внесли Кмицица. Двое передних, шедших боком, показались в дверях, а между их рук свешивалось бледное лицо пана Андрея с закрытыми глазами и с запекшейся черной кровью в волосах.
– Осторожнее, – говорил шедший за ними Христофор Домашевич, – осторожнее через порог! Пусть кто-нибудь поддержит голову. Осторожнее!
– А как же мы будем держать, если у нас руки заняты? – ответили шедшие впереди.
В эту минуту к ним подошла панна Александра, такая же бледная, как Кмициц, и положила обе руки под его безжизненную голову.
– Это паненка! – сказал Домашевич.
– Я… осторожнее… – ответила она чуть слышно.
Пан Володыевский смотрел на нее и усиленно шевелил усиками. Между тем Кмицица уложили в постель. Домашевич стал обмывать ему голову водой и, приложив к ране приготовленный пластырь, сказал:
– Теперь пусть он только лежит спокойно. Эх, железная, должно быть, у него голова, если от такого удара не раскололась надвое! Может, и выздоровеет, молод! Ну и досталось ему!
Потом обратился к Оленьке:
– Дайте, панна, я вам вымою руки. Вот вода! Доброе у вас сердце, если вы для такого человека не побоялись запачкать руки в крови.
Он вытирал ей руки, а она так страшно побледнела, что Володыевский снова подбежал к ней:
– Вам здесь нечего более делать, ваць-панна. Вы проявили христианское милосердие к врагу, а теперь возвращайтесь домой.
И он предложил ей руку; но она даже не взглянула на него, а, обратившись к Домашевичу, сказала:
– Пане Христофор, проводите меня!
И они вышли, за ними пошел и Володыевский. На дворе шляхта стала восторженно ее приветствовать, а она шла бледная, шатаясь, со сжатыми губами и сверкающими глазами.
– Да здравствует наша панна, да здравствует наш полковник! – раздавалось со всех сторон.
Час спустя Володыевский, во главе ляуданцев, возвращался домой. Солнце уже взошло. Утро было радостное, настоящее весеннее утро. Ляуданцы в беспорядке рассыпались по дороге, болтая о событиях прошлой ночи и восхваляя до небес Володыевского, но он ехал задумчивый и молчаливый. Из головы у него не выходили эти глаза, глядевшие на него из-под спадавших на лоб волос, не выходила ее стройная и величавая, хоть и согбенная горем и страданием фигура.
– Чудо как хороша! – бормотал он. – Настоящая княжна! Гм… я спас ее честь, а может быть, и жизнь: ведь если б дом и уцелел, она могла бы умереть от одного страха. Она должна мне быть благодарна… Но кто поймет женщину… Смотрела