– Круг легко построю и я. При вашем содействии я мог бы… Совокупными усилиями мы остановили бы их. Но поймите, – Остромов поднял палец, – внутренняя война! Братья и так разделены, и время для нее сейчас не лучшее.
Поленов молчал, понимая, что не вправе осложнять жизнь и без того гонимых братьев, но нечто подсказывало ему, что просьба Остромову приятна.
– Однако если кто из братьев употребляет тайную власть во зло, – твердо сказал Остромов, – не нужно ли со всею решимостью иссечь больной член? Вот вопрос, который я ставлю и на который я хочу ответа. Знак, я хочу знака! Ancor, amicar, amides, theodonias, anitor! In subitam![4] – и простер длинную руку вперед, указывая куда-то за спину Поленова.
В качестве знака сгодилось бы что угодно, хоть протарахтевший мимо поздний автомобиль, но улица Рылеева, как назло, была пустынна. От Михаила Алексеевича редко расходились раньше второго часа ночи. Хоть бы пьяная песня из окна, хоть бы драка в подворотне. Но город отсыпался перед рабочим днем, и на луну, которая уж могла бы расстараться для такого случая, не наползало ни облачка. Остромов закрыл глаза и пошатнулся, и грянулся бы оземь, если бы Поленов не подхватил его.
– Castor adefinitum potentiam, – сказал Остромов слабым голосом. – Мне не следовало спрашивать об этом без защиты. Благодарю вас.
– Что, что они сказали? – лепетал Поленов.
Остромов прислонился к липе.
– Они сказали, что это может стоить мне жизни, но выбора у меня нет. Я должен стать вашим союзником, и значит, нам суждено с Морбусом доигрывать драму, начатую четыреста лет назад.
Тут он соврал: десять; но что для вечности эта разница?
– Теперь мне некуда отступить, – как бы в трансе проговорил Остромов. – Но поймите, я один… против меня могущественнейшая школа Европы. Если мы не наберем своего круга, я не могу себе представить победы. Он раздавит вас, как орех.
– Есть верные люди, – забормотал Поленов, – я найду…
– Но кто-нибудь из этих? – спросил он, кивая на окно Михаила Алексеевича.
– Возможно, и среди них… но в общем, – гордясь доверием, лепетал Поленов, – народец гниловатый. Я найду, клянусь, если только вы остановите…
– У меня нет теперь выхода, – скорбно сказал Остромов. – Ведь вы видели?
Поленов видел только, как он шатался, но лихорадочно закивал.
– Я дам вам знать, когда буду готов, – пообещал Остромов. – Мне нужно теперь вооружиться – вы понимаете?
– Понимаю, все понимаю.
– Я протелефонирую вам не раньше мая. Ничего не предпринимайте. Назовите ваш номер.
– Я запишу, – Поленов принялся рыться по карманам в поисках карандаша.
– Назовите, – повелительно сказал Остромов. – Писать ничего не нужно, у меня абсолютная память.
– Б-13-28, – прошептал Поленов.
– И запомните: между