– Вполне прилично, – успел произнести я.
Договорить мне не дали. На сцене все, как по команде, начали кричать. Кричали, обращаясь ко мне, что на такой аппаратуре можно играть только про оленей, а никак не «рейнбоу» или «рен-болл». Я так толком и не понял, что именно. Потом доказывали друг другу, что сбивку надо делать вот так!
Ту дум тум тум тум, а ни как не «тудуду дум тум тум!»
Что в басу все-таки «ре», а не «ля»!
Что фоно можно выбросить на свалку вместе с каким-то Евдокимычем. И еще многое другое, чего я так и не разобрал.
Потом обо мне и вовсе забыли. Я даже обрадовался этому. У меня появилось время еще раз все обдумать. Большой барабан духового оркестра ухал совсем рядом. Я видел мокрые от пота спины и мятые брюки музыкантов, когда они поворачивали за угол. Трубач с пластинкой в голове делал тремоло и все время оглядывался, будто ожидая, что я закричу.
Но я промолчал.
– На сегодня все! Кранты, финиш, баста! – оказал Шеф, – Сворачивайте манатки, пока я кому-нибудь башку не проломил этой железякой!
Маэстро побежал на сцену, сматывая на ходу провода. Гитары нырнули в обшарпанные чехлы, поклонницы защебетали громче, а на сцене появился сильно выпивший человек в приличном сером костюме. Он хромал, давая сильный крен в правую сторону, и опирался на стандартную палку. Редкие светлые волосы были зачесаны назад, а большие, немного навыкате глаза искали точку, на которой можно было бы сфокусироваться. Алкоголический румянец покрывал всю кожу головы и даже достиг кистей рук.
Евдокимыч.
Все взревели, завыли, зашипели.
– Ну, сколько можно, Евдокимыч? Это же полный каюк! Где аппаратура?! Разве можно играть на этом долбанном «Электроне»? Когда уже ты привезешь свой обещанный «Биг»?
– Да черт с ним, с «Бигом»! Хотя бы простой «Регент»! Ты же говорил – сегодня!
– Евдокимыыыч!!!
Евдокимыч, которого совсем недавно собирались выбросить на свалку вместе с фоно, молчал. Он мерно покачивался, несмотря на то, что опирался на три точки.
– И вообще, если хочешь знать, нас в филармонию зовут, понял? – Гешка ударил по тарелке.
Евдокимыч помолчал еще несколько секунд, обдумывая услышанное, покачался, потом издал какой-то звук, похожий на кашель и наконец молвил:
– Кх-х-х, ребята. Я же говорил вам, кх-х-х, ОБ-Х-х-СС, – он развел руки в стороны. Та, в которой была палка, перевесила, и он рухнул на сцену, зацепив подставку с тарелкой.
– Ца-ш-ш-ш, – зашипела ляпнувшаяся об пол тарелка.
– Вот видишь, Вовчик, в какой нетворческой атмосфере нам приходится работать, – оказал Генка, переступая через тело Евдокимыча. – И так все время, чуть что – сразу ОБХСС.
Мы начали репетировать.