«Close yore eyes and I`ll kiss you…»
«Закрой свои глаза, и я поцелую тебя…»
Мы пели это на всех школьных вечерах. Гремела ударная установка, собранная из пионерских барабанов, дрожали стекла от рыка рояльных струн, накрученных на некое подобие штыковой лопаты. Учителя и заучи были в шоке, учащиеся старших и средних классов – в восторге.
А потом вдруг все закончилось.
Чихали тарелки духового оркестра, когда нам выдавали аттестаты, плакали мама и сестра в полупустом зале клуба железнодорожников, грустно улыбался усаженный в президиум весь педагогический коллектив во главе с директором школы. Мы стали взрослыми и целовали дождливым утром выпускной ночи одноклассниц в губы.
Закрой свои глаза…
Я поцелую тебя и почувствую капли дождя на твоей щеке…
Школа осталась позади. Мы разбредались по домам, ступая босыми ногами в теплые лужи. Впереди была столбовая дорога жизни. Дождь в дорогу – хорошая примета.
Я двигался прямо. Когда закончился асфальт школы – открылись дубовые двери медицинского института. Меня ждали там. Еще в школе я выступал за их команду на различных первенствах по борьбе. Был «подставным». Я побеждал. Награждали меня, значит, награждали институт. Получалось, что я имел непосредственное отношение к нему. Числился студентом или санитаром. Или что-то вроде этого. И вообще, по словам тренера, в «классике» передо мной открывалась широченная магистраль. В переводе на обычный язык у меня, как у борца классического стиля, были перспективы на будущее. Я резко подворачивал бедро, хорошо «мостил» и мгновенно проходил в корпус.
Подавал надежды.
Мои врачебные перспективы были весьма туманными. Я с трудом узнавал бедренную кость, не мог вспомнить название шейных позвонков и долго выговаривал латинские слова. Даже самые короткие. Но в институте мне нравилось. Я ездил на соревнования, когда у всех была сессия, пропускал занятия, потому что был на сборах и сидел в президиуме вместе с ректором на чествованиях институтских команд. Еще я пел на курсовых вечерах; получал повышенную стипендию и…
Еще была Люда.
Мы столкнулись о ней в дверях аудитории. Я искал преподавателя, чтобы отдать освобождение – ехал на очередные сборы.
– Я преподаватель.
– Вы?
– А, что в этом удивительного?
Ничего. Просто, в моем представлении преподаватель должен был быть занудливо-худым, с длинным носом, в очках и мужского рода. Я не сказал ей об этом.
— Когда вернетесь, найдете меня и ответите, – сказала она.
– За все?
Она