Степь да степь, выражаясь словами песенника, кругом, и только, словно редкие зубы, одиноко торчат из земли покосившиеся столбы с провисшими, а кое-где и оборванными проводами. Отчаявшийся глаз, оторвавшись от надоевшей книжки или незаполненного в трудных местах кроссворда, ищет, не устает, хоть какое-то разнообразие, тщится обнаружить любое движение, какие-то самые незначительные признаки жизни. Но ничто не привлекает его в голой степи. Единственная радость – если вдруг случается, хоть и чрезвычайно редко, – поворот железнодорожного полотна. Увидеть в окошко хвост состава или, наоборот, впереди пыхтящий черным дымом тепловоз – отрада. Ибо смена картинки. Ничто не может быть однообразнее, монотоннее и тоскливее растянувшейся до горизонта казахстанской степи…
Неожиданно появляющиеся в окне полустанки в два-три дома сами по себе – событие. Покосившиеся, с облупленной штукатуркой жалкие мазанки с потрескавшимися, а где-то и вообще выбитыми окнами, засыпанными песком подоконниками и окрашенными гудроном завалинками, приземистые сарайчики, слепленные из коровьего навоза, унылые и безропотные, всплывают из-за горизонта, обнаруживают себя посреди голого поля и, кажется, вопиют о бессмысленности жизни. Впрочем, разве это можно назвать жизнью: нелепость обитания на забытом всеми, выжженном солнцем, огромном, почти в 500 километров, пространстве земли?! «Для чего и зачем эти люди здесь, как и на что они живут, вот так, посреди пустыни, за сотни миль до ближайшей цивилизации?» – думает пленник пустыни, глядя в мутное от грязи вагонное окно, залитое, как полагается, раскатами туалетной, в том смысле, что из туалета, воды.
И дети. Взрослых здесь почти никогда не видно, разве что мелькнет на редком переезде женщина, обязательно маленькая и круглая, в неизменной ярко-желтой жилетке и флажком в руке, равнодушно стоящая возле своего служебного домика. Дети. Чумазые и почти голые, в одних трусиках, босиком, да, босиком в такой зной! И без того смуглые, вдобавок еще и загорелые казачата катят перед собой самодельные игрушки – старые, погнутые, наполовину без спиц и, конечно, без покрышки, заржавевшие велосипедные колеса с прикрепленными к ним «рулями» из толстой проволоки. Бегут они вдоль полотна, сопровождая поезд, если он, не останавливаясь, медленно проходит по разъезду, и всегда обязательно что-то кричат. Если же состав минует полустанок на большой скорости, ребятня, притормозив колеса, но не выпуская проволоки из рук, тоскливо смотрит на блестящие под лучами солнца вагоны. Не подозревая, впрочем, что из них на малышей с таким же интересом смотрят ошалевшие от скуки пассажиры.
Иногда вдруг (никто не ведает где и почему, ибо с расписанием это никак не связано) поезд останавливается на каком-нибудь полустанке, и тогда обитатели вагонов переживают настоящее развлечение. Все имеющиеся в наличии местные дети мчатся к вагону-ресторану и берут его штурмом, атакуя прямо с придорожного, безо всякой платформы, посыпанного разве что гравием, низкого кювета.