Петь Сергей любил с детства. Использовал любую возможность, чтобы петь. Через пару дней после праздника его поставили в оцепление. На площадке рычал огромный экскаватор, который столь же огромным ковшом загружал обломки кирпичных стен в кузова подъезжающих КрАЗов. Задача Сергея заключалась в том, чтобы никто из людей не попал в радиус движения стрелы. Красным флажком он должен был указывать направление движения прохожим и автомобилям подальше от рабочей площадки. Парень старался максимально хорошо выполнить задание, при этом сам находился неизбежно близко к технике, ковш то и дело проносился у него над головой.
Пользуясь грохотом, исходящим от машин, молодой солдат ничего другого не придумал, как просто петь. Глаза цепко отслеживали ситуацию, прохожих было не много, одно другому не мешает, в конце концов, можно указывать дорогу, в прямом смысле слова, с песней на устах. Слышать в таком шуме можно было только разве что себя, да и то не всегда. Отчего бы и не спеть.
Несколько песен прозвучали под лязганье гусениц и грохот высыпаемого в кузов грузовиков кирпича. У Сережи пел не только голос, пела душа – наверное, впервые за время службы он попал в ситуацию, в которой мог себя чувствовать свободно. Следующая песня солдата была прервана неприятным стальным звуком. При погрузке очередного тяжеловоза случилась авария – натянутая под грузом кирпича цепь, державшая ковш экскаватора, лопнула. Ковш с доброй тонной ломаного кирпича сорвался и полетел по инерции в направлении, которое задало ему движение стрелы экскаватора – в сторону Сергея. Через мгновение ковш с грохотом ударился о землю, вмял грунт, разбросал осколки кирпичей и, нервно лязгнув змейкой цепи, слегка качнувшись вбок, наконец, застыл. Никто ничего не успел сообразить, только ужас в глазах экскаваторщика и оцепенелый солдат с красным флажком, в полуметре от которого приземлился смертельный груз.
Казалось, притих даже экскаватор. Машинист, наконец, очнулся, заглушил двигатель, выпрыгнул из кабины и подбежал к Сергею:
– Живой! – тряся его за плечи и оглядываясь на гигантский трактор, выкрикивал он. – Надо же, никогда не рвалась, впервые такое вижу… Ну, ладно-ладно, солдатик, видать, в рубашке ты родился.
– Да не в рубашке… Это мама за меня молится, – ответил Сережа, машинально стряхивая с себя пыль и, кажется, все еще не понимая, в какой опасности только что был.
Казарменная жизнь новобранцев довольно быстро приходила в норму: команды солдаты стали выполнять почти автоматически, выработали привычки, завели друзей. Воины научились, не мешая друг другу, бриться по утрам, отбиваться, пока горит спичка, перестали стесняться справляться в уборной в присутствии толпы курящих тут же сослуживцев, без проблем стали наматывать портянки и избавились от мозолей. Неважно, что вместо них обзавелись грибком. Армейская жизнь налаживалась. И все же радоваться относительному спокойствию, как оказалось, было рано.
Старшина однажды утром подошел к Сергею:
– Сегодня