– Паша, – ответил он.
– Нет. Ты – Дэц, – настаивал я. – Дэц с прокачанным интелом.
Это лето было особенным, из него должно было что-то вырасти.
Осенью мы с Михаилом Енотовым съехались. У него была «зарплата сына» – три тысячи в месяц, я же продолжал ходить по массовкам и социологическим опросам. Если совсем прижимало, тоже просил у папы прислать пару тысяч, но старался все-таки быть самостоятельным.
Одно из моих хобби было раздавать прозвища. Они прилипали к каждому.
Нашего соседа по блоку, жившего в смежной комнате и учившегося со мной в группе, Илью Щербинина, я прозвал «Доктором Актером». Пришлось у Лема отобрать степень, поскольку новый Док был действительно повернут: он все время играл, даже оставаясь в одиночестве. Уверен, он не мог вымолвить слова или обронить жеста, пока усилием мысли не создавал вокруг себя ряды откидных кресел, ложи и партеры, усеянные жадными и любопытными наблюдателями.
Иногда мы пили в комнате и, заслышав взволнованный монолог Доктора Актера из предбанника (так мы называли коридор блока, общую зону), ложились по своим постелям вниз животом и оголяли задницы.
– Доктор Актер! Зайди, дело есть! – кричал один из нас.
– Что?!
– Док, тут философская беседа назрела!
Доктор Актер врывался в комнату, все еще бормоча впечатления о пробах или излагая самому себе синопсис гениальной повести, с которой он обязательно возьмет премию имени Астафьева. Слова вдруг застревали в нем, Доктор Актер замирал посреди комнаты, торжественно напрягалась каждая стрелочка на его лице.
Мы двумя голыми жопами смотрели на него из разных углов.
– Очень смешно! – говорил Доктор Актер, возносил руки к потолку и выходил вон.
Становилось понятно, что Михаил Енотов, этот парень, похожий на юродивого гопника, самый желанный девственник общежития, будет со мной в вечности, он – мой настоящий друг, который спустится за мной в ад, если возникнет необходимость. В нем была и мудрость, и страсть, но и какой-то удивительный баланс. Татуировки Будды и Тома Йорка украшали его плечо и грудь, а сам он ходил по общаге в психиатрической пижаме – подарке с маминой работы. Наш хохот позволял обмануть время.
Случалось, переходили на безалкогольное пиво и мармеладки. Банки из-под «Балтики» нулевой валялись в центре комнаты, а все заходившие шутили про резиновых женщин, к которым неизбежно приведут наши духовные поиски.
Раз или два в неделю я выбивал себе какую-нибудь халтуру, обзванивал бригадиров массовки, ездил в огромный ангар, центр «А-медиа» или на Мосфильм, где снимался в сериалах, передачах, работал унылым зрителем, надевал врачебный халат или тюремную робу, примерял фраки и парики, заходил в бутафорские лифты и телефонные будки, мерз в военной форме в заброшенном аэропорту или скучал за барной стойкой. Для соцопросов у меня были поддельные