Девушка сделала шаг ему навстречу и произнесла:
– Помнишь тот день, когда ты рассказал мне все о Корделии? В то лето, когда ты переболел жгучей лихорадкой?
Он покачал головой, не понимая, куда она клонит. Разумеется, Джеймс не забыл ни болезнь, ни голос Корделии, доносившийся до него как будто сквозь вату. Она по своей доброте ухаживала за ним, хотя он и не помнил, чтобы рассказывал об этом Грейс.
– Нет, – сказал он. – Точно не помню, но ведь я всегда рассказывал тебе все о своей жизни, так что не удивлюсь, если речь зашла и о Корделии.
– Не только о том, что она была с тобой рядом во время болезни, – продолжала Грейс. – О ней самой. О Корделии.
– О Корделии? – Он опустил протянутую руку, вспомнив Лес Брослин, свет, который просачивался сквозь зеленые кроны, вспомнил, как они с Грейс сидели на траве и рассказывали друг другу все о себе.
– Не думаю, что я знаю о ней многое, – сказал Джеймс. И вдруг он понял, что так оно и есть на самом деле, и испытал странное чувство, похожее на угрызения совести. Он собрался было передать Грейс их недавний разговор и сообщить, что Корделия подыскивает себе жениха, но по какой-то причине решил промолчать. – Она и ее родичи всегда были людьми скрытными. Люси знает ее гораздо лучше, чем я. Но я действительно припоминаю один случай…
– Что за случай? – Грейс приблизилась к нему почти вплотную. Когда она подняла голову и взглянула ему в глаза, Джеймс почувствовал аромат ее духов: у нее всегда были одни и те же духи, фиалковые. – Что ты помнишь?
– Однажды Люси упала с обрыва, – медленно произнес Джеймс. Как это ни странно, воспоминание оказалось довольно туманным. Он помнил лишь луг, поросший маргаритками – Корделия тогда проявила большую храбрость – именно так она получила свое прозвище. Маргаритка. – Во Франции. Корделия была с ней. Люси могла бы сильно пострадать, но Корделия схватила ее за руку и держала так несколько часов, пока мы не нашли их. Я всегда буду ей благодарен за то, что она спасла мою сестру.
Джеймсу показалось, что Грейс вздохнула с облегчением, хотя он даже представить не мог, о чем она думает.
– Извини, я прервала вашу беседу, – сказала она. – Но мы уже так давно не оставались наедине.
И снова странное, непонятное чувство, на сей раз какой-то неловкости, охватило Джеймса.
– Но ты говорила, что хочешь поближе познакомиться с Мэтью, Кристофером и Томасом, – напомнил он. – Давай, я провожу тебя…
Она покачала головой, и он, как это всегда бывало, замер, пораженный ее красотой. Красота эта была холодной и совершенной – нет, напомнил он себе, его возлюбленная не была холодной. Да, она держалась излишне замкнуто; она окружила себя непроницаемой стеной, потому что смерть родителей, причуды и жестокость Татьяны больно ранили ее. Но это было не то же самое, что холодность. На щеках Грейс выступил румянец, и глаза ее сверкнули, словно уголья.
– Я