Каупервуд встал. Теперь он немного боялся глубокой, всеобъемлющей страсти, которую сам пробудил в ней. Она была опасна. Он не знал, куда она может завести.
Стоял безрадостный ноябрьский день, когда Олдерсон, своевременно информированный дежурным сыщиком о прибытии Каупервуда в дом на Шестой улице, немедленно отправился в контору Батлера и предложил ему ехать вместе с ним. Даже теперь Батлер с трудом мог поверить, что он найдет там свою дочь. Ужас и позор. Что он скажет ей? Как укорит ее? Как он поступит с Каупервудом? Его большие руки вздрогнули и напряглись при этой мысли. Они быстро доехали до места, где второй дежурный сыщик подошел к ним с другой стороны улицы. Батлер и Олдерсон вышли из экипажа и вместе направились к двери. Время близилось к половине пятого. Каупервуд, снявший пиджак и жилет в одной из комнат дома, выслушивал исповедь Эйлин о ее последних неприятностях.
Комната, где они находились, соответствовала типичному представлению о роскоши, преобладавшему в то время. Большинство мебельных наборов, предлагавшихся оптовыми мебельными компаниями для продажи в «эксклюзивном» сегменте рынка, были имитациями французских стилей от Людовика XIV до Людовика XVI. Занавески неизменно были плотными и тяжелыми, часто парчовыми и нередко красными. Ковры с яркими цветочными рисунками были покрыты густым бархатистым ворсом. Мебель, независимо от древесины, была массивной, громоздкой и декорированной цветочной резьбой. В комнате стояла тяжелая кровать из орехового дерева с таким же комодом и платяным шкафом. Над умывальником висело большое квадратное зеркало в позолоченной раме. На стенах были развешаны гравюры дурного качества с изображением пейзажей и обнаженных фигур. Позолоченные стулья были обиты бело-розовой цветочной парчой с блестящими бронзовыми кнопками. На толстом кремово-розовом брюссельском ковре были вытканы голубые жардиньерки с цветочным орнаментом. Комната производила общее впечатление роскоши, легкомысленности и тесноты.
– Знаешь, иногда мне становится по-настоящему страшно, – сказала Эйлин. – Отец может следить за нами. Я часто гадаю, что он сделает, если застигнет нас здесь. Тогда я не смогу лгать ему, верно?
– Определенно не сможешь, – ответил Каупервуд, который неизменно поддавался обаянию ее чар. У нее были восхитительно гладкие руки и высокая, стройная шея; ее золотисто-рыжие волосы ярким ореолом парили вокруг головы, глаза сверкали. Она была наполнена чудесной энергией женственности – непредсказуемой, романтичной и неуравновешенной, но изысканной в своих проявлениях. – Но ты можешь не переходить эту черту, если не дойдешь до нее, – продолжал он. – Я сам думаю, что нам лучше остановиться на некоторое время. Это письмо уже причинило достаточно вреда.
Он подошел к туалетному столику, где она поправляла волосы.
– Ты такая милая шалунья. – Он обвил рукой ее талию и поцеловал ее мягкие губы. – По эту сторону рая нет никого слаще тебя, – прошептал